You've got a thing about danger
Ain't you getting what you want
from me
You've got a thing about strangers
Baby that's what we used to be
You've got a thing about danger baby
I guess the hungry just can't see

10 марта 1980, понедельник. 5:31 a.m. – 7:09 a.m.       
Время Беллатрикс

У суток есть категорично очерченные ограничения, но это все примерные крайности – когда заканчивается один день и начинается второй – стартовое в нули со временем забывается. Ведь никого особенно не интересует когда начинается твой день – в семь ли утра, или в одиннадцать вечера. Просто радуйся, что сегодня он начался и не думай, что завтра, он может и не начаться…

- Снова Темный Лорд ? Что же на этот раз? – немного завистливо протягивает любопытный Лестрейндж, просыпаясь среди ночи, когда его супруга сжимает ладонью предплечье и показательно корчится от боли. Её метка всегда черная, поэтому особой яркости заметить невозможно. Ложь можно легко принять за правду, она действительно выглядит измученной после этих заданий. Личных заданий, без обозначения причин и места действия.  Рудольфус злится, но очень быстро мирится с этим, он не осмелится сказать своему Милорду  в лицо, что имеет что-либо против.
- Этого я не могу тебе сказать, раз Он не выбрал тебя, - еле окинув его взглядом, будто его и не существует,она говорит нарочито размеренно в пустоту, так что Лестрейндж начинает узнавать этот чертов фанатизм. Да, все уже давно говорят, что его жена сошла с ума, помешалась на «своем Милорде», в то время как большая часть пожирателей лишь отстраненно кивают головами и радуются тому, что на их стороне сильный защитник, и ради этого готовы разбрасывать непростительные направо и налево.
Сонный Рудольфус придерживает её за бедра, когда она берет из замысловатой емкости горсть летучего пороха.  Сейчас на её лице за бешеным блеском глаз скрывается стальная непроходимая радость. Она будет чувствовать теплые руки – и хватит на этом фарса. Белла касается ледяных грубых рук Лестрейнджа, осторожно, словно отпуская его, поворачивается к нему лицом, и раздраженно целует его щеку. Теперь левую щёку нелепо саднит. 
Она произносит : -Косой переулок
А думает она определенно о комнате в «Дырявом котле», второй слева.

Она возвращается в ту же густую темноту из которой уходила, не посмев даже разбудить его зеленым свечением камина. Хранительница его сна  Беллатрикс  подходит к зеркалу и пока привыкают глаза, стягивает мантию, еще не залатанную заклинанием,  в полутьме, старается стереть ладонью запекшуюся кровь с рассеченного плеча. В зеркале горящие глаза, остро очерченные скулы, под глазами – мучительного вида синяки,  и лишь тонкие губы растянувшиеся в улыбке.  Она остается в платье, руки мерцают десятками, пока еще десятками белых шрамов. Но на этой более-менее нейтральной территории она еще может улыбаться. Правда это секундное помешательство и она тут же сжимает ладонью левое предплечье, вдруг все же оно потеряло чувствительность. Окончательно убедившись в обратном, прикусывает припухший уголок губы. Пока её не ищут…

Ей решительно все равно сколько грязнокровок попадется ей под руку во время банальной зачистки улиц, сколько детей останется без родителей, какие выдающиеся деятели – магглолюбцы и осквернители крови будут ниспосланы в мир иной после её «Авады».
Она боится только одного – нечаянно произнести его имя. И тогда её война будет проиграна.
Эта комната –их убежище, здесь отсутствует время, лица, иллюзорные картинки того, что происходит на улицах и из за чего заполнена вся больница имени Святого Мунго.

По ощущениям– около шести утра, еще не наступил рассвет, а смятое одеяло на кровати продолжает держать тепло.  Белла подходит к окну, что выходит аккурат на стену здания, и бесшумно садится на подоконник, наблюдая.  Она снимает фамильное кольцо Лестрейнджей и кладет его в самый угол замызганного подоконника. На пальце остается въедливый, уродливый отпечаток его присутствия.
Она смотрит на него, и ясно понимает, что боится еще одного. Если кто-нибудь в то время, как он будет оберегать её сон, с такой же меткой, как у неё на предплечье, убьет его.
И она проснется, совсем одна в этом аду. В своем собственном, возглавляемом аду.
Он сражается за свою свободу от уз аристократии в смеси с чистой кровью, за свободу своих магглорожденных друзей и знакомых, а при этом, он едва выпускник «Хогвартса».
Она борется за истребление его же друзей, за торжество чистокровности и на её руке расходится в улыбке череп со змеей.  Её идеалы не стыкуются с его. Но все-таки Белла сейчас здесь, и абсолютно с уверенностью, не смотря на кусок паршивой платины в углу из пыли и грязи, хочет сказать, что она Блэк.
Все ещё Блэк.
Его Белла.

Когда начинает светать, она спрыгивает с подоконника, касается стопами холодного пола и становится вровень с кроватью. Улыбаясь, Беллатрикс опускается на колени и выжидает около полутора минут, наблюдая за его мерным дыханием. Левой рукой Белла касается его ладони, жесткие кудри входят в потрясающий диссонанс с белизной одеяла, а она касается губами его плеча и хрипло шепчет :
-Сириус…
Она прекрасно знает, что он проснулся девять минут назад.

Отредактировано Bellatrix Black (2012-01-26 20:09:32)

So I'll love whatever you become
And forget the reckless things we've done
I think our lives have just begun
I think our lives have just begun

And I feel my world crumbling
I feel my life crumbling
I feel my soul crumbling away
And falling away
Falling away with you

10 марта 1980, понедельник 7:10 a.m. - 8:15 a.m.

Больная. Тронутая головой, очередная полоумная из семейства Блэк. Интересно, они с детства впитывают ненависть ко всему живому?
Неуравновешенная. Она еще не убила вашего ребенка? Быстрее накажите ему сидеть дома на каникулах и не говорить ни слова о своем происхождении.
Фанатичка. Все по щелчку пальцев. Наверное, лихие оргии они закатывают в кругу Пожирателей?
Сколько еще комплиментов будет подобрано, как только они сорвут со всех них маски, она не знала. Но представляла, что примерно такие заголовки будут у всех тиражируемых газет.

Беллатрикс долго молчит и с опаской осматривает еле освещаемую солнцем комнату, бросив взгляд на камин, и убедившись в небольшой защищенности помещения, неловко привстав на колени, не саднящей рукой стягивает с себя разодранное платье.  Все тело начинает предательски ныть, и, наконец, в комнате поднимается столб пыли, втянутый в солнечную пелену.
Настоящая из рода Блэк. Та, самая настоящая, всегда прекрасно выглядела, нежно и одновременно ядовито улыбалась, всегда с осколочным блеском в глазах. Нельзя было подметить в ней хоть одной незначительной оплошности в виде выбившегося из прически локона, невылеченного зельем синяка или неаккуратной мантии.
Война привнесла свой вклад.
Следы яростных заклинаний противоборствующей стороны были по всему телу. Глубокая рана на правом запястье от резкого удара по камням, спина в мелких и крупных, некогда кровотачащих ссадинах, от коронного Орденского «Ступефай». Протяженная, черная царапина на левом плече, которая обесточивала полностью действие руки. Кровоподтеки, вечные синяки – глотать тоннами настои из жабьих пузырей и лечить кости, казалось ей чем-то ненужным. Идет война, и всем действительно наплевать, больше у тебя ран или меньше. Этого больше не замечают в великосветском обществе. Она больше не там, где Нарцисса, у нее своя Война.
Кровь повсюду. На улицах, на стенах домов, где в приступе необычайного гнева написано ею одно из самых яростных непростительных. На корсете Беллатрикс она тоже есть, и даже то, что он черный, не спасает от отчаянного осознания холодной действительности, происходящей за окном.
Уверенная осанка, аккуратная шнуровка на спине, все такой же теплый взгляд и ярко-растекающаяся чернота по нетронутому предплечью. Она выглядит искусственно, но это далеко не апофеоз.
Она еще долго смотрит ему в глаза, и не говоря ни слова находит холодными пальцами его ладони, крепко сжав их по очереди подносит к губам. Сухие губы пульсируют, мягко наливаясь бередящей кровью, подкатывают к недавно залеченной трещинке в уголке. Боль остро пульсирует, но она даже не морщится. Это уже совсем в ней. Навсегда.
Его пальцы пахнут теплом, еле ощутимым, домашним, в то время как от нее пахнет горячей кровью и какой-то едкой примесью грязи с серой. Иногда, она чувствует этот запах и от него, но сегодня ей дает успокоиться только это спокойное тепло.
Она опускает его руки и неслышно наклоняется, чтобы поцеловать плечи и замереть губами в районе торса, аккурат посередине. Оно пульсирует в такт с ее сердцем, с ее кровью в губах.
Раз – она задерживает дыхание пережидает до второго глухого отстука, и вновь начинает дышать. Во рту появляется теплый металлический привкус, и его отголосок оставляет след своего присутствия на плече Сириуса.
Наконец, медленно, Беллатрикс ложиться на спину, и стараясь выплеснуть хотя бы одну десятую скопившихся эмоций, подозрительно щурится. По щеке, скупо сползает соленая капля и тишина едко надрезается ее шепотом,
- Я все еще боюсь спать, Сириус…
Он знает, почему она боится в очередной раз закрыть глаза. Через несколько часов его обязательно вызовут в штаб, выдадут очередное задание, где они,снова, упаси Мерлин, столкнуться друг с другом. Пара лишних ссадин, пограничные эмоции, терзающая насквозь ненависть с животной жаждой убить только за то, что ты стоишь на этой стороне, и неподвластное разуму желание встать на колени, предать себя и свою сущность, ценой своей собственной, совершенно недорогой жизни, спасти другого. Но, об этом она только думала.
Там, она ненавидела его с той же мощью, с которой любила здесь, и стоило только ей встретиться с ним взглядом, как в ней просыпался дичайший звереныш, который с радостью бы наслаждался только его мучениями.  Чем больше «Орденом» было причинено ей физической боли, тем большую силу она была готова вложить в свое «Круцио».  Только для того, чье имя произносила на изломленном предыхании. Того, чье имя для нее было запретнее Темного Лорда.
Её Блэк.
Её Сириус.
Тонкие пальцы, путаясь в простыни снова ищут горячую ладонь, и успокаиваясь, чувствуя тепло, она неуверенно произносит,
-Я бы не выдержала, если бы сегодня на их месте был ты.
Она начинает разговаривать только после часа нахождения здесь, к чему он уже давно привык. Ей нужно время, чтобы стереть грани между происходящим там и тому, что происходит здесь.
Неловко, но с болью в плече, она вспоминает как тетушка выжигала его с древа. Интересно, что было бы, узнай она, что сейчас ее любимая племянница Беллатрикс пришла к нему, который ей «давно не сын». Что в таком случае дало бы «+» на «-»? Какой из дурацких амагических законов следовало бы применить?
Вальбурга скорее бы следовала математическому, чем закону полярности, и с гобелена исчез бы еще один портрет, оставив все наследство ветви Блэк-Розье, капризной прелестнице Ниссе.
Белла усмехнулась и  крепко сжала его ладонь. Иногда, убедиться, что он живой было слишком важно для самосознания. Ей было важно знать, что это еще не ад.
Что она еще существует.
Что её способность любить не задохнулась в тот фальшивый день, когда на безымянном пальце засверкала фамильная печатка.
И что он все еще жив.

Дело в нашей близости к смерти.
Чем ближе к смерти,
тем острее чувствуешь жизнь,
тем больше в тебе жизни.
Они видят это и чувствуют.

10 марта 1980, понедельник 8:16 a.m. – 8:51 a.m.

Даже если бы эта комната была охвачена огнем, они не чувствовали бы этого едкого плавления предметов вокруг, и в первую очередь, своего тела. Единственно верным сейчас было то, как они чувствовали друг друга, а не то, что происходило за пределами их сознания. Жить было гораздо страшнее, чем умереть в одну секунду. Без войны они не имели собственной сущности. Загубленное поколение, растворенных в бойне, затравленных щенков с измененным и покалеченным сознанием. Те, кто больше не смыслил и прожитой минуты без смертоносного, но такого живого азарта, в так называемом бою. Там, где сторона «защиты» приносила гораздо больше боли, и выступала с большей ярости, чем «нападающие». Все идеалы были снесены, вырублены, разбиты и покорежены, так, что ни один из участников этого побоища не мог осознать, что движет ими в тот или иной момент. Они были революционерами, двигателями прогресса, управляемые двумя правящими сторонами, натравленными друг на друга, и до боли ненавидящими это неясное слово «нейтралитет». Они не понимали, как можно остаться безучастным к событиям за твоим окном, когда вот-вот в твоей жизни настанут глобальные перемены, а ты не будешь одним из создателей нового, сплоченного, идеального мира, с высеченными, выскобленными из стен неугодными.
Беллатрикс знала, четко знала, с самого первого взмаха палочкой, за что она борется. Эти идеи были движущими, от одного их упоминания, она готова была преклоняться и в исступлении действовать только по предложенным и вложенным заветам. В ней была сила, в ней была страсть, та самая пресловутая ярость, которую надо было  выложить как козырь на стол другой стороне. Однако, она не понимала, что в этом была и ее слабость — чудовищно большая ошибка. В какой-то момент, она осталась обескуражена тем фактом, что борьба идет далеко не за то, за что она изначально накрывала грудью амбразуру. Она знала свою правду, но не знала о слабости своих помыслов. Банальные марионетки в верхушках власти? И это — тоже она? В один момент ее рвение обесценилось и стало в один ряд с теми, кто попросту боялся перечить. Слабой и сильной сторон не стало, остались только кукловоды и марионетки, а признавать себя в качестве последних — не хотел бы никто. Она не могла и предположить, что она взрывала свои же надежды. С каждой раной она теряла свою мощь и укрепляла свое нежное чувство справедливости и торжества. Как думала она, во имя своих предков и истории. Ее ошибка была в том, что у нее не было времени осознать и поверить. Ее время было лишь в войне. Чужой войне, куда они рвались как дети. В которой проиграют все, и никто не одержит победу. У нее была возможность забыть все это, убить чувство презрения и осознания мощи несуществующего добра, но она предпочла им не воспользоваться. Белла все так-же нежно целовала край мантии Темного Лорда, так же с упоением и пьянящим блеском в глазах вслушивалась в его речи, снова начинала верить в величие — Его — и таких же как она — магической аристократии, но с появлением на поле боя, она четко осознавала, что мотивы этой войны не такие безупречные. Ее мир разорвался в клочья, практически вечное забытье наступало лишь с тем, когда она отрывала, с глухим хлопком от бутылки огневиски печать сургуча. На свет явилась лишь маска — фанатичной преступницы Беллатрикс.

Да, она с таким же раздражением выдергивала запястье из его ладони, как только он имел неосторожность упомянуть бесчинства пожирателей в одной из недавних стычек. Она резко менялась в лице — становилась стальной, неживой, в какой-то степени даже напуганной, и с грациозным оскалом из ее уст вылетали отголоски вбиваемых в них, детьми, фамильных ценностей, наследия рода Блэк и традиций. Она начинала дышать гораздо глубже и на выдохе  отстаивала свою позицию с таким рвением, будто перед ней — не любимый человек, а коллегия Визенгамота. Он знал, что в эти моменты лучше не трогать ее и дать понять, что сейчас, она далеко не там — где она носит фамилию Лестрейндж.
Стоит отдать ему должное — эту тему он затронул один единственный раз, когда она второй раз попала в это помещение. В первый же раз им удалось сохранить молчание.

Она еле дышала, ее трясло, она упала на и так сбитые колени, с влажным, тяжелым подолом  юбки, из-за расщепа при слишком эмоциональной аппарации, но даже не повела бровью от раздирающей ее внутренней и вполне ощутимой боли.
Он же не поднял на нее палочку, потому-что она и не пыталась бороться, как делала это несколько минут назад. Она смотрела снизу вверх, взглядом забитого волчонка, попавшего в плен к овчарам, и закатывала тонкими пальцами юбку до пояса, демонстрируя вырванный ко всем чертям кусок чуть выше колена. Она просила не о помощи, она просила его о молчании, чувствуя как взгляд застилает пелена.
После того, как она очнулась, от горящей нежной болью метки, раны, как и его, уже не было.
Она знала, что не имеет ни малейшего права не вернуться сюда. Туда, где она могла просто молчать о том же, о чем молчал с ней он.

В комнате, где обваливался потолок, они были не чистокровными представителями фамилии Блэк, однако, у них были абстрактные, пускай, их, имена. Пусть они осознавали свое кровное родство, но они были чем-то большим, чем представители двух противоборствующих сторон. Они были мужчиной и женщиной, которые больше всего умели ценить мгновения своеобразного забытья, особенно когда так — было гораздо лучше похмелья после огневиски. Они не чувствовали разницу в возрасте, потому-что война полностью сломала этот счетчик. Она не ощущала эту вечную молодость от него, а он — просто не чувствовал ее смерть. Еле живая здесь , Беллатрикс, за пределами «Дырявого котла» ощущала себя давно умершей, сгинувшей, растворившейся в воздухе, сошедшей с последним, грязным снегом.
Ее, настоящую, не выпустил из внимания, да и из рук, только он.
Граница между реальностью и их желаемым была найдена в пределах этих четырех стен.
Граница их полярностей, граница их похожести, граница их различия, граница их единства.
То место, где она размывалась. Не становилось, как будто ее и не существовало до этого момента.

Ее ледяные кончики пальцев касаются горячей кожи его шеи, очерчивая строгие контуры до плеч, с вызовом, она опускается ладонью по его плечу, еле охлаждает прикосновением локоть и сжимает его ладонь в острой хватке тонких пальцев. Как только она избавляется от лишнего напоминания жизни вне этого помещения, с гулким ударом врезающихся косточек в пол, а не в кожу, она медленно ведет его руку по своему телу до того момента как еле ощутимая теплота сменяется жаром дыхания. Она дышит медленно и порывисто, сердце бьется ощутимо быстрее, когда обнаженным телом она чувствует его тепло. Тем не менее, слух становится гораздо острее. Она не смотрит ему в глаза, словно боится, что этот момент может закончится слишком скоро. Её резкие вдохи и выдохи, которые становится всё сильнее по напряжению, он чувствует на себе, когда колючие, обкусанные губы касаются его подбородка и шеи и очерчивают мочку уха. Именно в этот момент, нащупывая грубую маггловскую ткань правой рукой она говорит, как только можно — на выдохе, с иронией :
-Лучше бы мы умерли сейчас, - огненный поцелуй неумолимо оставляет свой след на его правой ключице, — Я сойду с ума, если хоть секунду буду знать о твоей смерти, но обещаю — тебя убью именно я.
Она говорит это с вызовом, с озорным блеском в глазах, так, что одновременно хочется и ожидать этого и не верить ей. Все, чем она только способна сейчас дышать — это раскаленный воздух. Их стихия — огонь, который охватывает полностью и является их движущей силой. Она — все такая же осторожная и нежная, становится еще и податливой, сдавая позиции. Она говорит так, что сложно понять, что она вкладывает в эти слова — гордость или, наконец, презрение
-Единственное, что верно- мы настоящие, Блэк, — Белла шепчет эту фразу, и кажется она разносится по всему его телу. Джинсовая ткань постепенно сдает позиции, и полуобнаженная Беллатрикс, отправляет еще одно упоминание жизни вне этого помещения к бесформенной уродливости ее жизни.
-Ими мы и умрем, —  она больше не хочет говорить, она боится, что потратит на это все свои силы.
Она вбирает все то, что он только может дать ей — и отдает ему всю себя. Они говорят о смерти так, словно ее никогда не будет, а если и случится — то это будет не больше импровизированной смерти, как в детстве, от детской волшебной палочки. Им не нужно было играть — любовь и ненависть — они делали лишь то, что чувствовали. А сейчас, они точно знали, что все эти ощущения — их реальность.
Они обнажали тела, точно так же как обнажали душу — в полуфразах, в недосказанностях, о которых каждый знал наперед.
Они еще могли жить.
Могли дышать.
Могли наслаждаться моментом и получать удовольствие от чувственных эмоций и прикосновений, дарующих жизнь.

Не прикусывай рта, не ищи покурить.
К чёрту просто слова, ни к чему говорить.
Чёрной меткой по лбу, по анфасу печать.
Лучше просто молчать

10 марта 1980, понедельник  9:17 a.m. - 11:24 a.m

Она сидит на стуле, в полупустой комнате, перебирая кружево тонких черных перчаток.  Фамильная печатка горит изумрудами , переливается  под приглушенным светом лампы,  тепло которой распространяется в темноте, согревает помещение.  Лестрейндж подходит сзади и берет ее левую ладонь в свои руки, с трепетом поднося к губам. Мнимая, ценная благодарность.  Или это выполненное с блеском задание — или просто дань уважения. Ей не хочется одернуть руку, это приятно — ощущение внутренней заполнености простирается теплом по венам. Прикасаясь губами к каждому пальцу, он осторожно поворачивает руку, обращая предплечье к ее глазам . Первый поцелуй у лучезапястных вен — слабое тепло,  чуть выше -становится теплее, на локтевом сгибе — сжимающий до боли жар — но она уже не может одернуть руку. Последний поцелуй как клеймо, но она не может закричать, звук не проходит, горло словно обожжено, а бороться уже не с чем.
Сил хватает только на покорный и слабый вдох...

Она отходит после сна, который должен был дать ей сил, но больше вымотал. Сны-предначертанности отнимают желание существовать еще сильнее, чем реальность. Сириус уже не спит, а может, он просто хранил этот больной сон. Она сильнее прижимается к нему всем телом, и кладет голову на грудь. Стоит того, чтобы понять — проснулась ли она сейчас.
Это та самая реальность, в которой несколько часов, а может и минут назад, тихо шептала «Да» с гортанной последней, на выдохе, в исступлении.
Только от этого не становилось лучше. Ее спокойствие постепенно сошло на нет, когда ощущения из сна стали реальностью.

Кромка воды проходила по диагонали к парадным портретам королев, носящих короны, корабль кренился, и из ваз высыпались цветы: розы, орхидеи и ветки имбиря падали в воду, где плавали бутылки с шампанским, а Тревор и Фертилити вальсировали мимо них.

Еще каких то пару минут назад они ощущали спокойствие и эфемерную защищенность .Что-то похожее на жизнь, прекрасный суррогат, необходимая замена. Проблемы, пробелы их систем внутренних и систем внешних были скрыты в опустошающем молчании. Они не учли одного при создании своего идеального мира — таких как они спокойствие режет острее, вскрывая еле зажившие душевные раны, размалывает в прах все представления  о нежности внутреннего тепла и стабильности.  Раны начинают воспаляться, время начинает неумолимо отматывать свои круги назад. Настоящая жизнь становится ближе, вровень — особенно, если большая ее часть прожита в войне и ее предвкушении.
Один год бойни старит на пять, заставляет думать о своих действиях, о каждом своем шаге, учит быть осторожным и рассудительным. Один год меняет психику, рубит на корню чувства к другим людям — ведь твой близкий может оказаться  борцом на другой стороне или внезапным пособником. Чувства — фарс, война учит  жить без них — за твою слабость ты сам пойдешь под  повальный трибунал. Любовь на войне — блеф, отвлечение, новая иллюзия, затмевающая и так кажущееся иллюзией кровавое месиво.  Единственным ощущением должна быть справедливость, или взаимозаменяемое возмездие.
Что делают такие же одиннадцать?  Осторожность сменяется острым желанием, жаждой, ненасытностью,  рассудительность —моментальным действием и резкостью. За одиннадцать лет  учишься не думать и рассуждать — а делать. На это не остается времени, а пока ты будешь размышлять, какое заклинание направить на противника — в самое сердце уже летит луч Авады. На войне не делают скидок на возраст, на положение в обществе, а когда ты стоишь на другой стороне — то и на чистоту крови. Одиннадцать лет  ломают все разумное в щепки , крошат в ненужные осколки, стирают живую память и прививают новые ощущения. Эрзац жизнь. Жизнь, за которую стоит побороться.

  За один год, перемноженный на одиннадцать, она понимает только Сириуса так, как хотела бы быть понятной ему. Только сделать с этим уже особенно нечего — до понимания никому нет дела. С первым убийством они потеряли самое главное моральное право — жизнь. И это уже никто не сможет им вернуть.
Она могла бы молчать бесконечно,  особенно сейчас , когда с каждым словом ей делалось мучительно больно. Мерзко, противно, отчужденно. Собственный тихий и теплый голос казался ей чужим, до такой степени, что сводило скулы - вражеским «Империусом», которому она не смогла противостоять.  Мир четырех стен дал трещину из которой тонкими струями пошла мутная вода с ошметками грязи. Стоило боятся, но совсем не стоило ожидать. Всего за один миг осознания и отборного высечения ненужных мыслей, чему она научилась за долгие годы Его совсем другая Блэк начала поддаваться сущности чужой безумицы Лестрейндж. Кровный поцелуй пришелся на едва заметную ссадину ниже ребер и она перевела взгляд на его лицо.  Несколько секунд она держала его , после чего резко перевела свой в сторону, будто размышляя :
-Ты дважды предатель, Блэк, — опуская голову, шепотом произнося в кожу, она проводит указательным пальцем по его груди, в некогда интимном обращении появляются насмешливые язвительные нотки, которые смешиваются с внутренней болью, она тянет последнее слово, прокатывая его на языке, делая достоянием общественности, выдавливает из себя, чтобы ранить больнее, чтобы снять с себя бремя ответственности за способность к проявлению эмоций.
-Семья...- выжидает как зверь в готовности напасть, застывшая в полу-позиции, когда ничего не угрожает, когда добыча становится не способом выживания, а легкой игрой. Она топит его в своих словах, старается запутать его мысли, чтобы он только не добрался до той истины, что вскрывает ее целиком, запрещая даже сделать  безболезненный вдох. Она теряется в умело расставленном разграничении пространств — идеального, наполненного эмоциями здесь — и больного там.  Что может сдержать ее? Разве что палочка приставленная к горлу, которой у него, для иллюзии безопасности и спокойствия, естественно нет под рукой.
-Теперь ты вместе со мной ставишь на кон свою верность идеалам,- она снова поднимает голову и хитрая ухмылка портит и без того болезненно заостренные худобой черты лица, голос  хрипнет, ломается, срывается в глухую пустоту и дрожит, — Такая честь не имеет под собой основания , Блэк. Лучше бы ты убил в себе эту человечность, а то я начну думать, что обязана тебе тем, что все еще жива.  Спасай лучше своих грязнокровок, — она выжимает из себя слова,  каждое из них проходит сквозь зубы, собирая в себе немыслимую концентрацию яда. Больно слушать? Если уметь примечать, то боль вырывается в каждом новом слове. Терпи. Только терпи, умоляю тебя.
Ее левая рука вплотную прижата к его бедру, она не сдвигает ее с места, надеется,  что он прочувствует все то что ощущает сейчас она через слова презрения.  Показательно, размеренно, по-женски, слишком не похоже на нее саму. Лава раскаленного клейма растекается от запястья до предплечья, возрождая то, что было на время забыто.  Она решительно встает с кровати, подбирает с пола палочку, и  будто в почтении опускается на колени перед маленькой неказистой  тумбой, выдергивая верхний ящик.  Обнаженное тело трясет от холода и внутреннего жара одновременно, волосы закрывают лицо и половину саднящих ран на спине, эмоции кажутся незначительными.  Беллатрикс на ощупь цепляет пачку маггловских сигарет Сириуса, и выдергивает одну, поджигая палочкой. Идеальный диссонанс — чистокровная наследница древнего рода, что изощренно пользуется благами тех, кого она хочет подогнуть под себя. Без вопросов , без лишних слов и действий. Как-будто это было привычно.
Комната медленно наполняется неприятным для осязания дымом, запах теряется в волосах. От едкости щипет и без того красные глаза, саднит  и обжигает гортань, но она продолжает, стряхивая пепел на пол.
Все постепенно возвращается на свои места.
Единственное от чего им не уйти — их прошлое и их выбор.  Она просто не может не подчиниться.
Метка все сильнее сдавливает  хрупкое предплечье.