Комната похожа на Азкабан - такая же серая, седая, бесцветная, не пропускающая ни малейшей надежды на радость и освобождение. Алиса хорошо знает тюрьму, но никогда не думала, что окажется в такой же, только без окон, дверей, стен и потолка.
Сфера. Она который час, а может быть день или век, боится закрыть глаза. Ещё не так давно она орала, пытаясь выбраться отсюда, ей казалось, что она задыхается, что сфера сжимается и раздавит её. Воздух здесь особый, его можно пить, есть, но им невозможно дышать. Он густой, он повисает клочьями тумана на волосах, липнет к рукам, но его не отодрать. Хочется дышать, хочется достать рукой до стены и ударить. Сколько бы она не пыталась - не выходит. И Алиса просто зависла в центре сферы, касаясь ногами лишь воздуха, сидя в позе лотоса и глядя прямо перед собой.
Глаза закрыть страшно - стены сожмутся, сомкнутся, сожрут её, ощерившись стальными иглами. Всё её существо болит. Сначала ей было хорошо - ни темноты, ни света, просто сумерки, в которых она выдыхала боль, застывшую в крови и сердце, которую её заставили пережить Лестрейнджи. Неизвестно, что было хуже - круциатус, крики Фрэнка сквозь плотно сжатые зубы или сама вероятность, что эти ублюдки доберутся до Невилла. Боль свободно покидала её тело, перемешивалась с воздухом, укрепляла сферу, через которую до неё доходили лишь отголоски с того света. И Алиса не была уверена, что она хочет выходить туда, наружу, она не знала, можно ли, надо ли. Но хотелось дышать.
Лонгботтом смотрела на свои пустые ладони. Палочки не было, палочка осталась где-то под кроватью, переломанная безумной женщиной, чье сознание окончательно помутилось после падения Лорда. И было немного её жалко, потому что животных всегда жаль, если приходится усыплять. Беллатрикс не была человеком, в ней не было того, что делает человека человеком, она была зверем. Больным, отвергнутым обществом, изгнанным из общества, а она, бедная девочка, чувствовала свою ущербность, закрывалась маской, Алисе её было жаль. Но кто-то должен был усыпить больное существо. Жаль, что палочка сломана, а она не успела больше, чем патронус.
Жалость, смешанная с болью и яростью, ненавистью и надежной оседала вязкими каплями на куполе, впитываясь в него, делая ещё толще, плотнее. Он как живой впитывал всё, жирел.
Алиса смотрит на свои руки, когда купол оживает, привнося в бесцветность слишком яркие образы, будоражащие сознание. Лестрейнджи, Невилл - руки сами сжимаются в кулаки, но Алиса не может закрыть глаза, только со всем бешенством, на которое способна её душа, кричит:
- Нет!
Крик отражается многократным эхо, разносится погребальным звоном. Сфера гудит, зло шипит, выгибается, но остается, став ещё плотнее от ярости. Сфера как дементор - вытягивает из женщины всё самое светлое, самое доброе, оставляя в замен пустоту. Просто пустоту.
Тело заходится мелкой дрожью, но она не закрывает глаза, смотрит неотрывно на новое видение, расцветающее со всех сторон.
- Не верю!
В ушах звенит, а сердце отказывается верить в то, что ей показывают. Нет, ещё рано, она не может выйти, она не должна выходить - это всего лишь уловка, чтобы вызнать правду, добраться до Невилла, а она должна защитить, она обязана, даже если умрет. Просто нет, купол чернеет.
Купол набухает до багряно-красного, когда приходит следующее видение. Алиса сжимает до кровавых отметин от ногтей кулаки, но не замечает, как из носа течет кровь от напряжения, лишь стирает тыльной стороной ладони не глядя, зло и безумно смотрит, до рези в глазах, до слез широко распахивает их.
Не должна сдаваться, это уловка.
Сфера звенит на грани ощущений, на дрожь по коже, разрывая барабанные перепонки от звука, которого нет. Всего лишь уловки, всего лишь западня, не поддаться.
Но следующее видение слишком явное, слишком правдивое, чтобы не отреагировать, сдержаться, как удалось в прошлый раз.
Алиса вскакивает, разводя руки в стороны, преодолевая сопротивления лже-воздуха и пытается выдохнуть, выплюнуть крик. Но ничего не выходит, только стенки сферы начинают дрожать сильнее, набухать и истекать кровью. Кто бы мог подумать, что сумерки бывают такими страшными и глухими.
Кто бы мог подумать, что бывает невозможно остановиться, что в пальцах нет палочки, но есть ощущение текущей по ней крови, а вместо крови...
Алиса наконец-то закрывает глаза, а одновременно с этим от нее бежит вспышка - всё, что осталось от света, выплескивается, как будто бы взрывается сверхволновая, не желая кануть в черной дыре. И теперь звук становится явным, как явными становятся и трещины, что бегут по идеальной поверхности. Трещины срастаются, заплывают кровью, а потом просто взрываются на миллиарды осколков, утопая в свете, который идет от женщины, от огня, которым она окрашивает всё вокруг, затапливая нежеланием сдаться и допустить хотя бы возможность, что ему будет больно.
Мужу.
Сыну.
Никогда. Никогда больше!
Где-то в голове со звоном лопающейся струны что-то надламывается, рвётся сфера и сознание, рушится бастион, в который Алиса сама себя заточила. И она открывает глаза.
В реальном мире, пожирая взглядом того, кто посмел, рискнул до неё достучаться.

Отредактировано Alice Longbottom (2015-12-31 00:47:04)

А после взрыва на несколько мгновений всё замирает в нерешительности, не понимая, сжаться обратно до точки, поглощающей всю материю, или же устремиться вперед, разрывая всё на своём пути. Алиса колеблется, Алиса в невесомости, у неё нет больше стального купола, сотканного из боли, защищающего её от целого мира, да и мира больше нет - осталась пустота. Вакуум. А она вне всего, она с закрытыми глазами и протянутыми вперед руками - не творец, не демиург, а хаос, из которого может родиться новый мир, а может закончиться целая вселенная. Страницы схлопываются, сминаются под руками. Руки объяты огнём, руки больше не руки, руки теперь крылья - взмахни и полетишь, рассекая пустоту, которой не существует. Но это не имеет значения.
Огонь, трепетавший в нерешительности, выбирает цель подобно псу из Дикой охоты, ищет свежую кровь, настоящую жизнь и непораженный разум, чтобы вгрызться в него, чтобы насладиться чужим сознанием, восполняя своё потерянное. Алиса стоит с закрытыми глазами между тем, что было небом, и тем, что было землёй. Руки сжаты в кулаки. В ладонях самый большой секрет, самое дорогое сокровище. Но она сегодня жадная, она сегодня не готова делиться. Если только безумием, что рвется на Северуса, подминает его.
Пойдем со мной, мальчик, зачем тебе этот мир?
Огонь устремляется вперед, почуяв жертву, с безумным голодом врываясь в сознание зельевара. Такое целое, такое вкусное своими закоулками и секретами, в нём так много маленьких и больших страхов и обид, на них можно пировать целое столетие, но хочется все сейчас.
Сегодня красный. Слышишь?
Жар устремляется вперед, чтобы захлестнуть ледяной водой, а после себя оставить волну из красных лепестков. Розы? О нет, не они, лишь дурманящие маки, что остались из прошлой жизни, из воспоминаний совсем юной Алисы, со смехом бегущей по полю, а где-то совсем рядом Фрэнк.
Вперед, вперед, вперед! Не останавливайся!
Смех захлестывает сознание, оборачивается пастью зверя, из которой течет слюна. Слюна становится огнём. А в руках большой секрет. Хочешь, покажу?
Алиса смотрит на Снейпа, а видит его серые и бесцветные подземелья и серебряную змею на изумрудном фоне. С разбегу врываясь в чужой разум, со злым весельем, что никогда не было ей присуще, со всей ненавистью и яростью, которые остаются, когда ты перестаешь быть человеком, когда ты отдал сердце, чтобы вывести толпу из тьмы, а сердце так бережно затушили носком сапога - нельзя, некрасиво так ярко гореть.
А она горит, она сама пламя, которое не может остановиться.
Вперёд!
- Кто я? - И зеркало ответит, копируя голос Снейпа, почти тон в тон, но надламываясь в конце, разбиваясь о смех. Глаза не мигают, в глазах не отражением мальчишки, в глазах Черная дыра, поглощающая мальчишку - смотри, не отрывайся. - Никто и всё.
За гранью сознания, за пределами реальности, когда не остается сущности, но остается мироздание. Просто ли говорить со сфинксом, желающим сегодня непременно пообедать тобой, а потому задающий загадки, у которых нет правильных ответов? Кто ты?
- Кто ты? - Мальчишка! Беги, не останавливайся!

Открой глаза, давай же! Открыв глаза ты не начнёшь видеть, но обманываться станет проще, отвлекаясь на своё многообразие окружающего мира, прячась за цветами, запахами и звуками. И только закрывая глаза ты остаёшься с обсаженной душой без возможности спрятаться за цветастые тряпки морали, придуманной кем-то для чего-то, может быть даже для собственной выгоды, для удобства, а все продолжают так и жить, то истерически нарушая эти догмы, даже нигде не записанные, то героически их защищая. Открой глаза, давай же, ты увидишь оглушительно-яркий мир из гротескных радости и печали, из ненависти и дружбы - скелет хорошо скрыт от чужих глаз за одинаковыми красивыми речами. Открой глаза, ну же!
И выжги все. Выжги надгробие, сделав белое чёрный, с брезгливым любопытством наблюдая за тем как корчатся и погибают белые лилии, как они будут сжиматься, скукоживаться, теряя невинность, иди дальше, выжги грязь, воду и свет, превращая все в пепел. Сожги в адском пламени все живое и мертвое, чтобы создать новый идеальный черно-белый мир, где не увильнуть будет за серый и удобный, такой тёплый цвет пыли и плесени.
Это больной мир.
- А ты не я? А разве ты - это не я? - Голос звучит отовсюду, не мужской и не женский, такой злой и насмешливый, что сложно определить, принадлежал ли он когда-либо человеку или зверю. - Раздели серый, высуши пустыню.
И огонь беснуется и хохочет, не желая становиться подобием человека. Но он слышит, он исподтишка осыпает градом из осколков чужака. Осколки может ранят, а может просто сразу растекаются кровью, липкой и густой - убьёшь, конечно, оно знает, а может быть она. Только сначала пойми, себя или меня, а может быть ещё раз посмотреть на белые лилии у почерневшего надгробия? Нет ли и этой крови на твоих руках.
Глаза у Алисы закрыты, руки сжаты в кулаки - человеческая оболочка, ставшая вместилищем ифрита.
А может и просто зеркало, отражающее сейчас уставшего мальчишку с чермными волосами и разноцветной душой - чёрный, белый, чёрный, какой выберешь сам?
Но пустыня из осколков мечтаний - это соблазн. Пламя колеблется, чуть стихая, движется след в след за Северусом, с цинизмом человека разглядывая чужой мир, который можно разрушить одним плевком, как разрушил он сам её собственный, как разрушил мир Лили. Пустыня ей нравится, она сворачивается огненным змеем у его ног, не мешая, но и не пуская за невидимую черту - остановись, останься, будь здесь со мной, обрети, наконец-то долгожданный покой, который никто не может больше тебе подарить, загляни в зеркало, оставь там часть своей души, мы разделим её, разрежем на тонкие жгуты - чёрное и белое, чёрное и белое. А вокруг беснуется пламя. Не отрывай взгляд, смотри.
Граница колючая, больно ранит чешую. Почему? Не сам ли Северус проще примет змею, чем феникса? Сознание изменчиво, подвижно, плясками дочерей Маары завлекает путника, распластывая перед ним новое видение и лёгкий парусник с парусами-облаками. Летучий корабль, прекрасные грёзы. Готов ли рыцарь бежать за принцессой через весь океан? Чёрное надгробие, белые лилии.
- Жить... - Пламя шипит, извивается, то расплываясь в озерцо-зеркало, то густея до камня. Жидкая лава мнётся в раздумьях над непонятным словом, чтобы показать ещё одно видение, достроив замок с кучей башен, острыми шпилями пронзающими небо и облака. И гордые стяги реют над ними. - Жить. Алиса?
Мир вздрогнул, смазался, как будто бы художник разочаровался в картине, единым движением мастихина смешав небо и камни. Пламя дрожит, но от страха перед именем. Имя - это власть. Самая сильная магия.
И пламя нехотя изгибается, принимая очертания женской фигуры с широко закрытыми глазами и сжатыми в кулаки ладонями, охваченными светом. Она парит над землёй, не касается её, но мир вокруг тускнеет, исчезает, взрывается в темноту и миллиарды звёзд. Умри, чтобы заново родиться.

К посту
О, разницы никакой. Тебе или мне. Никакой, а если сам это знаешь, зачем же тревожишь меня, убитую и убившую? Я убью больше, чем ты, я убью страшнее, чем ты мог бы в самом страшном кошмаре представить или мечтать. Что твои учителя, когда есть нечто хуже и страшнее, если свет обернется тьмой? Стой, беги, не успеешь! Время не ждёт!
Я демон, ты моя тень, смешно, не правда ли? Так убивай, мне нравится, когда ты залит кровью и собственной никчемной жизнью, которую ты выкинул, вместе со своей любовью. Так кто из нас Тьма, а кто Свет?
- Это верный ответ, - Голос смеется и трещит, как потрескивает сытый огонь, готовый перекинуться с сожранного дома на соседний. Алиса держит кулаки перед самым лицом, а лицо напоминает безликого идола, обозначающего что-то забытое и утерянное. Отгадай загадку, если так хочешь жить? Кто ты, Алиса, выбрала ли ты свою сторону раз и навсегда? Смотри, здесь есть мальчишка, чем не забавная компания в минуту сомнений и душевных метаний - убивай его вновь и вновь, когда кажется, что ты что-то ещё не отдала этой войне, если до сих пор веришь, что нужна была Ордену.
И она трясет головой, борясь с собственным миром, мир снова раскалывается.
- Нет! Это черный, - Что-то хохочет, указывая на белый цветок. Разве же это белый? И ты веришь, глупец, что он хоть когда-то был белым, а твоя любимая зелень не была цветом гнили?
И море слишком спокойно. А в стоячей воде, ты ведь знаешь, что там? Каких демонов ты вырастил здесь сам, а теперь привел её, слишком зыбкую, чтобы остаться в живых, слишком цепкую, чтобы выпустить тебя обратно?
И огонь гаснет, оставаясь лишь воспоминанием да жирной черной полосой вокруг ног, остается лишь женщина, не молодая и не старая, невероятно усталая, без единой капли крови. Такая же, как и всё, во что ты веришь - черно-белая, бессмысленная, но с закрытыми глазами. Дунь и пропадет мираж, но на мираже держится мир, так не буди спящего дракона, откроет он глаза.
- Где, - Голос твой льется, а губы не шевелятся. Зачем? - Сокровище, - Там осталось лишь пепелище. - Твое, - А стало общественным достоянием, разнузданной толпы, обнажившей личное, забравшее в угоду своему эгоизму. - Там, - А нынче нигде. - Будет, - Имеет ли право быть после всего, что ты сделала с собой, со своей семьей. - И сердце твоё, - Сердце глухо стучит, но ровно, до омерзения ровно и упрямо, не останавливаясь и не покидая чертово тело. - Где?
Ты не откроешь глаз, ты лишь поднимаешь к нему руки и сделаешь шаг, оборачиваясь теперь ветром. Ветер вокруг тебя сметает всё, размывает океан, оставляя от него синюю кляксу, а все становится плоским и простым. Вам было тесно в том мире, так поживите в ещё более тесном, чтобы дышать было тяжко.
- Кто ты? - И снова вопрос, только от Алисы, а может быть от её демонов, теперь пляшущих на костях и руинах сознания. Мир из треугольников, прямоугольников и кругов - кем в нем будешь ты? - Возьми.
Если он не ухватится за твои руки, то ты уничтожишь его вместе со всем остальным миром, что рассыпается на глазах. И не останется от него ни белого, ни черного надгробия, только снова космическая пустота. Да и тел ваших не останется, зачем они вам там, где сияет только чистый разум. Чист ли он? Сколько крови на руках каждого из вас?
Подари ему шкатулку Пандоры, он выпустит оттуда Надежду, которая вас всех уже убила.
Она убьет вновь, чтобы воскресить и снова убить. И так до конца времен.

Он знал путь, ты тоже его знала - беги себе по кругу и не останавливайся, не задавай лишних вопросов. Просто беги, пока хватает воздуха в лёгких, пока ноги не собьете в кровь, оставив жалкие обрубки крыльев. У каждого они есть, надо только дойти до черты и проверить.
Но зачем тебе идти, зачем тебе бежать снова, тем более за ним? Вы можете остаться, вы можете сотворить новый мир. Взгляни - вокруг пустота. Разве её мало, чтобы сделать что-то заново, где не будет проклятого белого и благословенного черного? Всё будет так, как вы захотите, только надо начать. Только надо поверить в то, что звезды светят, а из слова рождается мир. Хочешь узнать, чем на самом деле отличаются волшебники от магглов, почему вы ущербнее, чем они, воюете за чистоту крови или против чистоты? Почему вы убогие, почему они убогие? Смотрите же!
И мир не начал рушиться, но мир завертелся в бесконечном бесноватом танце. Там был цвет? Теперь он позади, ведь нельзя добежать до дома, если стремишься к нему. Там был свет? Так это лишь темнота. Черное и белое, белое и черное - больше нет ни звезд, ни темноты, а вы снова бежите, потому что не можете не бежать, вы привыкли быть фигурами, а теперь на шахматной доске. Нравится? Сколько ещё нужно раз умереть, чтобы перестать играть в игру, в которой всегда в проигрыше?
Ты белая пешка, он черная - как же тут быть? Как быть с огнем, который беснуется по краям доски, уходящей в бесконечность, как быть с тем, что в кажущейся безнаказанности вы снова чьи-то фигуры, верящие до глубины души в то, что кукловоды ушли. А они остались. Нет черного, не белого, нет шахматной доски.
- Я не хочу, останемся, - Мир взрывается от твоих слов миллиардами осколков вновь. Мрамор и гранит срезает с вас лица, срезает с вас души, оставив только скелет, чтобы наконец-то увидели себя - вот вам зеркала, взгляните на себя без лозунгов и кокетливой веры в собственную правоту.
Звезды теперь горят ярче, напоминая о недавнем огне, что бушевал в пустыне, пожирая всё вокруг. Огонь невозможно убить и унять, но вместо темноты теперь есть зал с уходящими в бесконечность колоннами. Вверх, по бокам - не найти конца, есть лишь площадка с каменной чашей, наполненной жидким серебром. Омут памяти? О нет, не так банально. А если и так, то не ваш, а целого мира. Мало ли вам будет этого мира?
А в серебре водоворот из двух миров. И вы поймете, что один из них реальный, а другой - волшебный. А может быть наоборот. Вы поймете, как белое смешалось с черным, чтобы стать серебром, как однажды свет и тьма получили тень, которая пожрала их изнутри. Какого цвета вам нужен мост, чтобы уверовать в то, что каждый из вас лишь разрушает тот мир, за который боролся? А магия спит. Не в вас, не в волшебниках или магглах, спит в курганах силы, из которых пили соки древние, спит, чтобы сейчас проснуться, взглянуть на вас глазами разными, похожими на змею и феникса одновременно. Готовы ли вы вновь смешать черное и белое, нарушив мироздание, когда вам разрешили его создать заново?
- Но у меня лишь грёзы... - А у грёзы нет ни цвета, ни вкуса, ни формы, но есть всё вместе. И простирая руки, всё равно не открываешь глаза, без этого ощущаешь под ногами вновь шахматный пол, но с чашей у центра. Это ваш выход, ваш мост, но туда ли он ведет, куда мечтаете попасть? - Идём, я не знаю дороги.
А рвануться можно против правил, кладя под нож свою веру и идею, кровью снова искупая подвиг. Черную и Белую пешки можно покрасить в красный, чтобы дотянуться до столика, на котором наверняка будет бутылочка, на этикетке которой пометка "Яд". Но разве вы сами не этого хотели? За что вы сражаетесь теперь, когда потеряли всё, а полководцы ушли? Зачем вам всё это, не пора ли на покой?

Смех.
Самое лживое, что только возможно на свете - это смех, за которым скрывают слезы, боль, ярость. Все прикрывают приятной и красивой ширмой, облагораживают, неловко пряча истину под кровать, откуда она потом вернётся упитанными демонами, выползающими под вечер, когда вера уже не так крепка.
Со смехом сделать один шаг. Шаг в бездну, вниз, запрокидывая голову назад, чтобы в последний раз увидеть небо. Но небо вас не слышит, оно безразлично отворачивается пустой чернотой космоса без звёзд, хаоса перед созданием. И оттуда плюёт в душу, заставляя вздрогнуть и оступиться, усомнившись в собственном решении - стоило ли идти вниз, стоило ли падать, стоит ли после взлететь?
Сердце глухо бьется как метроном: такое же бесчувственное и безжизненное, не ощущающее ничего, только отмеряющее время и приближающее к концу. Каждый вдох приближает к смерти.
Сладостны иллюзии, что затрагивают воспоминания и так близки к настоящему. Сложно обмануться, когда вокруг тебя нет ничего, что говорило бы о жизни и доме, когда вокруг абстракция, то ты ощущаешь, что это лишь декорации для спектакля, на который принесли марионетку. И роль нужно отыграть до конца, потому что тебя никто не спрашивал и не спросит, а выхода со сцены нет. Но когда абстракция и обман обрастают мантией аврора, крыльями выписывающегося из госпиталя человека, готового горы свернуть, на небо взлететь от переполняющего восторга, то не верить невозможно.
И Алиса верит, верит до предела, как всегда верила в добро и справедливость, тем самым усугубляя и сама разукрашивая декорации. Новые декорации к старой пьесе, где они все ещё марионетки и играют по неволе, потому что выбор - это иллюзия, его не было никогда. Все предопределено.
Все предопределено хлопком двери и утробным смехом коридоров, змеями расползающихся в лабиринт. И одна дорога превращается в миллиарды, а до центра не дойти, не добежать. Дыхания не хватит, а метроном продолжает отмерять время.
Тик-так, тик-так. Все не так, все исчезнет в изуродованном сознании, где будущее стало прошлым, извернулось змей, кусающей себя за хвост.
Прошлое стало реальностью.
Бежать - это естественно. Это самое лучшее, когда нет дороги ни вперёд, ни назад, а умереть все ещё не можешь. Кто-то изуверски подбирает декорации, чтобы было приятнее, чтобы мир не рушился от хлопка в ладоши. Взял ли Северус твой дар, открыл ли шкатулку Пандоры? А ведь в ней осталась только Надежда, почему бы не выпустить и её, чтобы подсластить пилюлю мимолетным проблеском света.
А кулаки все ещё сжаты. Не то по старой привычке бойца, в руке которого должна быть палочка и уверенность в собственной правоте, не то от безразличия. Аврор ломается в тот момент, когда перестаёт верить в то, что он поступает правильно, ломается громко, с жирным хрустом, раз и навсегда. Лучше не разжимать кулаки и не знать, в них огонь и перья феникса, которые помогут возродиться, или же все, что осталось - зола и пепел.
В Большом зале всегда было весело. Алиса радостно прибегала, иногда испытывая при этом непреодолимое желание сделать колесо или пройтись на руках, но она серьёзная девочка, она взрослая, ей целых одиннадцать лет. Поэтому она просто улыбается глазами так, что кажется, что солнце светит тусклее.
Алиса Шафик смеётся, Фрэнк Лонгботтом показательно не замечает, что смеётся она над ним и ситуация, в общем-то, и правда дурацкая.
Все такое настоящее, такое яркое и сочное, что нельзя не поверить.
Все настолько увлекает, что никто не поймёт, когда захлопнулись двери, а мир стал скалиться перекореженными от гнева рожами Лестрейнджей. Это уже не лица, это театральные и погребальные маски, демоны, выползающие из-под столов, чтобы дети слились в единый комок ужаса и боли, комок слез у горла.
Выпустил ли Снейп то, что в шкатулке, принял ли проклятие?
Все в движении, смех перемежается со слезами. Детство здесь и сейчас, оно настоящее, а остальное - ложь.

Среди бескрайнего зеленого моря из травы рассыпаны маки. Яркие такие, яростные. Алые. Запах пробивается с треском цикад, добавляющих в общий дурман свой вклад. Странно. Страшно от благостной тишины и дурмана. Клонит в сон.
А если сквозь него коснуться головки цветка, то пальцы останутся красными, они останутся в краске, а может быть и в крови. Приглядевшись заметишь, что кое-где прогалы. Цветы крашеные, цветы в крови. Кому пришло в голову красить белое в красное? Зачем?
Большой зал продолжает гудеть, подстегивая тех, кто окажется на пути детского смеха. Дети так жестоки в своих шутках, что Северус получит сполна за желание подойти к преподавательскому столу. Маленькие монстры смотрят колко, цепко, они не понимают, зачем это делают, но насмехаются, повинуясь стадному чувству. Дети - те же белые цветы, которые зачем-то красят в красный.
Алиса вертит головой, хватая ртом воздух и дробь смеха, который никак не хочет утихнуть, продолжая дробить стены. Остаются щербинки от каждой смешинки, а на щеках - красные полосы от хлестких невидимых ударов.
- Но я не знаю их... - глаза становятся почти что круглыми от удивления. Девочка смотрит на Снейпа и никак не может взять в толк, о чем ей говорят. Но эти люди... Они её пугают, порождают внутри странное, совершенно непохожее на светлые детские шалости желание. И зря её Северус встряхнул за плечи, потому что она, наконец-то, начинает улыбаться. Серьёзная девочка достаёт палочку из кармана мантии, кивая своему собеседнику, дававшему такие ценные и бесценные ответы. - Конечно. Именно этого я и хотела!
Реальность и нереальность зеркалятся, искажаются, вздуваются уродливым гнойником. А нарыв нужно вскрывать.
От заклинания воздух вокруг загудел как натянутая струна, по которой ударили, смех продолжил избивать тех, кто не мог от него спрятаться, пока в ряду спрятавшихся за масками один человек не дрогнул. Пожиратель схватился за живот, не выпуская палочки, сложился пополам, падая на холодный пол. И маска в последний момент упала, а капюшон выпустил грифу волнистых черных волос.
-...круцио! - эхом, наконец-то, донеслось, что же кричала маленькая девочка уже не в гриффиндроской мантии. Зеркало разлетается осколками, а черное становится белым. Маленькая девочка стремительно растет, превращаясь в Беллатрикс, а Пожиратель, внезапно, оказывается Алисой. Обе женщины так поглощены друг другом, что не замечают ничего вокруг. Не замечают, как плавятся вокруг камни, как грохочут вокруг рушащиеся стены. Их двое: одна продолжение другой, одна тень и погибель другой. Но зеркало работает в обе стороны.