Раз, два, три; сто.
Солнечный зайчик кокетливо и игриво скачет по больничной палате, того и норовит спрятаться под одеяло к Фрэнку. Алиса знает, что его так зовут, ей сказали, в ее голове много странных обрывочных картинок с ним. А еще комок в горле, когда она смотрит на него.
Важно. Что-то.
Тысяча и одна попытка каждый день пойти с начала, распутать клубок, сложить разбитую мозаику мыслей и воспоминаний. В голове все такое пестрое, такое разное, что сложно выбрать что-то одно и уцепиться за это. Мысли скачут как блохи, а может быть как солнечные зайчики: женщина недоверчиво улыбается, протягивает ладонь навстречу свету. Свет тоже очень важен - перед глазами появляются вспышки, но стоит ли их считать важными?
Белое. Черное. Сорок два.
Солнечный зайчик, видимо, не доверяет, стремительно убегает на окно, Алиса за ним. Алиса всегда бежит за Белым кроликом, а за этим следует Кроличья Нора: невзначай касается руки мужа, вздрагивает и замирает. Замирает, с затаенной надеждой вглядывается в лицо Фрэнка.
Это важно.
Она ощущает важность любой перемены, которая может произойти, но не понимает, чего именно она ждет, но верит. Верит, что это как-то связано с калейдоскопом в ее сознании. Что-то важное, что-то очень важное рядом, но мысль, подразнив своим запахом возбужденных нервов, снова ускользает. Женщина огорченно садится на край кровати, бездумно всматриваясь в стену. Стена ей кажется фиалковой, а пахнет подснежниками. Наверное, наверное ими, но точно вспомнить она не может. Проклятый зуд в голове, не исчезающий даже ночью, потому что и сны не складываются в единую картинку.
Но Алиса пробует снова. С самого начала пробует сложить мозаику.
Свет. День. Солнечный зайчик. Вспышка... Огонь?
Нет, все сплошные существительные, но ни одного прилагательного или глагола. Алиса поджимает обиженно губы, пытаясь призвать слова к порядку и заставить выстроиться в стройную цепочку предложения. Предложения о чем-то важном... Она снова с безутешной надеждой и жадным ожиданием вглядывается в лицо Фрэнка.
Мальчик? Мальчик!
Мальчик был важен, каждое его посещение она ощущала, что он невероятно важен, невыносимо важен, что она обязана что-то сделать, защитить, ведь он еще такой маленький. И такой грустный. Почему? Почему он приходит так редко? Она бы ловила вместе с ним солнечных зайчиков и смеялась. Но он не смеется. Он?..
Важно, важно, важно, очень важно. Она ощущает, что в этом что-то первопричинное, что в этом таится разгадка, но ее снова захлестывает цветастый вихрь разномастных картинок. Алиса обхватывает голову и пытается вытрясти весь мусор, оставить только важное.
Важное, важное, важное!
Мысли роем испуганных пчел начинают еще сильнее метаться в голове, причиняя боль. Все вместе и каждая по отдельности - Алиса не может с ними совладать, они захлестывают ее, она тонет, не может вздохнуть, хватает ртом воздух. А потом, внезапно, все затихает. И она сидит тихо и смирно, покладисто сложив руки на коленях, чтобы не растревожить мысли вновь. Но это не мешает ей со звериной чуткостью прислушиваться к происходящему в коридоре. Она всегда с недоверием относится к двери, она ощущает, что та хранит за собой не толкько чудесного мальчика, но и многое другое. Ей кажется, что она слышит шаги.
Чужие.
Аврорские рефлексы, оставшиеся в теле независимо от памяти, кидают ее к прикроватной тумбочке, она шарит рукой по поверхности, силясь найти ЭТО. Сама того не понимая, она ищет палочку, чтобы защищаться - мышечная память хранит более связанную информацию, чем голова.
Но находит лишь конфету и изумленно на нее смотрит, словно ребенок, который в Рождество не нашел под елкой подарок. Она чувствует, что это не то. Но не помнит, что именно искала.
Конфета огорчает ее, отлетает в сторону двери.
[AVA]http://savepic.net/6955194.jpg[/AVA]

Отредактировано Alice Longbottom (2015-06-23 21:13:22)

Разочарования случаются даже в жизни душевнобольных людей, но они проходят или слишком фатально для этих людей, либо слишком быстро забываются. Алиса гипнотизировала взглядом конфету, но та упорно не желала становится тем, что хотела получить женщина, даже когда отлетела к двери. Она тяжело вздохнула и забыла о том, что сладость вообще была - жизни есть куда более насущные и серьезные проблемы.
Забыла...
Она забыла, что именно она хотела. Это было очень грустно и мучительно, потому что нет ничего более изматывающего в жизни, чем хотеть неизвестно чего. Проблема не в капризности, а в невозможности удовлетворить подобное желание - что не сформулировано и не названо получено быть не может.
Витки-витки-витки...
В голове чехардой скакали воспоминания от ромашек на клумбе матушки до влетающих в дверь конвертов - каждое из них, если бы не обрывалось раньше, чем возможно было бы назвать каждый предмет по имени, могло бы стать первым кирпичком в фундаменте разрушенного здания сознания Лонгботтом, но зацепиться по-прежнему ни за что не удавалось. Она сидела прямо, сложив руки на коленях и глядя на дверь. Мысли были заняты бесконечной и бессмысленной работой, совершенно не дающей ни отдохнуть, ни поправиться. Сама зацикленность сознания, его скачка с препятствиями и изнурительными подвигами, результатом которой было вечное Ничего, истощала организм. Скоро, видимо, глаза станут на всё лицо - горящие теплым огнем, который невозможно было в ней сломать даже сейчас, но совершенно потерянные, беззащитно-слабые, а оттого и грустные. Тяжело быть слабым, когда столько лет был сильным.
Очень важно. Где?
Когда стала открываться дверь, Алиса напряглась, затаили дыхание, во все глаза глядя на нее: вот-вот, совсем рядом, может быть сейчас... Но нет, Чудо опять забыло зайти в гости, а девочка Алиса не заслужила рождественский подарок, пусть даже бородатый старик и мог бы сойти за чудака с подарками, если его хорошенько откормить. Лонгботтом напряженно смотрела на Аберфорта, пытаясь найти отклик в сознании на гостя. Гость ранее к ней не приходил, женщина с подозрением сощурилась, а потом взлетела с кровати, бросилась к кровати мужа в каком-то рефлекторно-паническом жесте раскидывав руки в стороны и пытаясь его закрыть от чужих глаз.
- Он отдыхает, просто нет, - Она облизнула пересохшие от волнения губы, проследила за тем, как была поднята конфета. Удивилась: вот конфета лежала на полу, а уже и совсем не там. А она так может?
Чужие?
Она внимательно смотрит то на конфету, то на Аберфорта, но по прежнему ничего не может понять. Но смотрит как затравленный зверек, которому протягивают лакомство. А не ударят ли после? Напряжение растет, голова продолжает гудеть и мысли пускаются в пляс, заставляя Алису вновь обхватить руками голову, чуть шатаясь сделать несколько шагов по направлению к своей кровати, потом обратно к Фрэнку, потом к своей... Опять заклинило, опять ее разрывало, растаскивало в разные стороны одновременно, а в голове уже огненная птица скакала верхом на впечатляющих размеров кабане.
Может ли не быть важно?
Новые люди всегда были мучительны. Вероятнее всего они поднимали новый пласт археологического мусора из воспоминаний в голове Алисы, но все было побитое, расколотое и непригодное для построения одного единственного стержня, вокруг которого было бы можно восстановить.
- Где? - Не то гостю, не то себе, не то мужу задает очень важный вопрос Алиса. На самом деле, он безумно важен, только никто не может его понять, даже она. Даже она не знает, о чем спрашивает, только в руках, как и раньше, нет чего-то важного и нужного, а рядом нет сына. Она прислушивается: гостей должно быть несколько, но одного она просто не в состоянии сейчас увидеть, потому что ее внимание пытается сконцентрироваться на новом.
Мозаика вновь рассыпается, едва лишь ее пытаются собрать.
И только кабан скачет на огненной птице. Или наоборот.
[AVA]http://savepic.net/6955194.jpg[/AVA]

Отредактировано Alice Longbottom (2015-06-23 21:16:57)

Общаться с сумасшедшими становилось немного проще, если приучить себя держать в голове, что перед тобой осталось только тело. Тот, кто когда-то жил в нем, съехал. Его нет и никогда больше не будет. Остался только механизм, в котором не кончился завод, и он продолжает работать вхолостую, пугая свидетелей внешним сходством с человеком, которого они знали и любили. Заставляя их может и не постоянно думать, но в самый неподходящий момент так или иначе эта мысль высверливает тебе мозг: что если он все еще там, похоронен заживо?
Аластор уже проходил через это с Аланой. Вернее, старательно обходил, оберегая и себя, и Эм от слишком однообразных размышлений над случившимся. Потом он старательно обходил и все аналогичные моменты, полагая, что никто не станет здоровее от того, что Аластор са немного поедет крышей. Собственно, даже сейчас, в палате Лонгботтомов, он старался все это обойти, не впускать в сознание, не поддаваться на человеческое желание посочувствовать. Сочувствие кончилось вместе с шансами Алисы и Фрэнка на выздоровление.
Аластор старательно игнорировал тот факт, что Алиса совершенно точно узнает Фрэнка. Зрительная память, привычка, рефлекс. Механизм.
В умении игнорировать неудобное ему практически не было равных.
Но он злобно покосился на Аберфорта, которому приспичило сказать, что его и надо бояться. Охренеть перед кем сумел самоутвердиться. Алиса сжалась и затрясла головой, Аластор скрипнул зубами, чтобы не начать разъяснительную работу, каким сукиным сыном не надо быть в больничной палате. Он подозревал, что работа атмосферы не улучшит. Оставалось рассматривать стены и потолок, не привлекая, опять же, к своей персоне ненужного внимания и краем глаза отслеживая телодвижения Аберфорта, поскольку на упомянутом подозрения не заканчивались.
Алиса успокоилась так же внезапно, как и разволновалась, взяла Дамблдора-младшего за руку и повела здороваться с Фрэнком. На тот момент ничего страшнее в палате же поднятой конфеты в той руке не было. Аластор, тем не менее, сохранял бдительность. А лучше бы сохранял осторожность и успел убраться от окна, пока Алиса не переключилась на него.
- Нет, - сказал он и подвинулся. - Я не солнечный зайчик.
Теперь для искусственного солнца, придуманного хозяйственным отделом Мунго, и порожденных им искусственных бликов было предостаточно места. А общаться тут хотел Аберфорт, вот пусть и общается.
Алиса назвала его по имени.
Аластор хотел проигнорировать и это, но не удалось. Стало очень ясно, что не чертова зрительная память и не рефлекс. Она все еще существовала. Примерно так же, как существует голос, доносящийся из-под земли. Он кому-то принадлежит, но до владельца уже не добраться. И если вовремя не сбежать, часть тебя затянет туда же. Тем большую часть, чем дольше ты не бежишь.
Нельзя отвечать. Это тоже ей не поможет.
- Привет, Алиса, - сказал он. - Как ты?
Время каким-то образом стало нелинейным, заложило петлю, отмотав назад аж на двадцать пять лет, и Аластор внезапно понял, что чувствует Августа каждый раз, когда навещает Лонгботтомов, но по-прежнему не мог понять, как она с этим существует.
Алиса посмотрела на палочку. Аластор тоже посмотрел на палочку.
- Ее нет. Наколдовать тебе что-то?

Страх. Боль. Безнадежность. Они живут своей жизнью, они забирают чужую жизнь, не считаясь с отчаянным воплем "эй, вы там, наверху, мы еще слишком молоды, мы просто хотим жить!". Алиса пропиталась страхом, но через силу пытается улыбаться. Страх сочится по губам загнанный улыбкой. Она ненавидит себя за это даже сейчас, когда сознание ее изменено и не может победить безысходность. Разум работает, она жива, но она зациклена, она перестала понимать мир так, как понимают нормальные люди, у нее не осталось этих душеспасительных ограничительных рамок. Она видит мир со всеми его призраками. И она сама теперь призрак для этого мира. Мир спасается от тех, кто может сказать слишком много, заставляя их слишком мало слушать. Алиса жива. О, Мерлин, она безумно жива, она жадно хватается и по сей день за эту жизнь, силком тянет с того света мужа, не желая его навсегда отпускать в мир грез. Но на душе кандалы, неприподъемные камни суровой действительности и рамок, в которые загоняет себя нормальное и здоровое человеческое сознание.

- Где моя палочка? - Ей снится кошмар, она вскакивает со сдавленным криком, шарит по тумбочке вслепую руками. Палочка не находится. И Алиса чувствует себя беспомощной, чувствует себя не то, что голой, она чувствует, что с нее содрали кожу. Аврор без палочки не аврор. Она задыхается и всматривается в темноту. От напряжения сводит мышцы. Где-то рядом заворочался Фрэнк, реагируя на голос жены, сонно щурится в темноте, пытается уложить молодую женщину обратно. - Фрэнк! Фрэнк, ее нет!
- Алиса, ну что ты, ложись спать, - Волнние жены с трудом пробивается через дремоту. - Все закончилось, спи.
- Фрэнк Лонгботтом! - Голос внезапно предательски срывается. Алиса на грани истерики от сочетания своего кошмара, темноты и отсутствия палочки. - Где. Моя. Волшебная. Палочка? Отвечай!
- Вот же смешная, - Волей-неволей ему приходится проснуться. - Когда уже бояться нечего, ты стала бояться. Алиса, солнце, ложись спать. Палочка где-то в тумбочке.
Алиса позволяет себя уложить, но на душе тяжело, в душе черным цветком прорастает тревога и дурное предчувствие. Она пытается нащупать палочку, но Фрэнк ее обнимает так, чтобы она перестала метаться. Зря он не поверил предчувствию жены.

А теперь воспоминания были якорем, ярмом, бичом и бесполезной обузой. Мозаика всё равно не хотела складываться. Она смотрела на Муди внимательно, так серьезно, как будто бы она была настоящей. Но она была по-настоящему сломанной, переломанной куклой, выброшенной на свалку с красивым названием "жертвы войны". Если бы она могла, она бы ударила того, кто прикрепил к ним с Фрэнком этот ярлык безысходности, сделав живыми мертвецами.
- Грустно, - Серьезно отвечает девочка Алиса, тяжело вздыхает обломкам своих мыслей, а потом поднимает ясный взгляд на Аластора. - Мне жаль.
Ей жаль, что она ничего не может сделать, что она здесь, живая и здоровая, но куда более бессмысленная, чем мертвецы на кладбище, ей жаль сына, ставшего сиротой при живых родителях. Ей жаль, что она это не может ни сказать, ни сформулировать, а в голове только цветная пыль и саднящее чувство боли. Она пропиталась войной, она перестала быть живой.
- Нет? - Она застывает, начиная раскачиваться с пятки на носок и обратно. Ей больно, очень больно и страшно. Невыносимо страшно. Отголоски мутными вспышками мелькают в глазах. Лонгботтом оборачивается к Аберфорту молча, глотает воздух и захлебывается. Захлебывается призраком предчувствия беды. - Где она? Где она, Фрэнк? - Обрывком прошлого врывается из нее. Алиса в истерике, Алиса мечется, оставаясь на одном месте. По щекам текут слезы, губы предательски дрожат, она пытается закусить нижнюю. Ей невыносимо больно. - Пожалуйста?
Она умоляет, цепляясь за палочку как за соломинку к спасению. За палочку, которую поломали, как разрушили саму ее хозяйку.
[AVA]http://savepic.net/6955194.jpg[/AVA]

Не помогло.
Ну что ж, бывало и хуже. Гораздо неприятнее, когда не помогает твой щит. Или атака, направленная в Пожирателя, который все-таки успеет напоследок бросить Аваду. Или твои скромные познания в колдомедицине не помогают, потому что их недостаточно. Или когда не помогают все твои усилия, и тот, кто должен был отправиться в Азакабан, выходит на свободу.
Так что разочарование всего лишь от того, что ты не можешь успокоить сумасшедшую, не должно бы сильно расстраивать. Но Аластор смотрел, как Алиса пробует на вкус собственные слезы, и понимал, что не все подчиняется логике.
- Горько, - повторил он.
Ситуации, когда он ничем не мог помочь, обычно заканчивались очень быстро. Драматично, да, но лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Не надо было возвращаться к произошедшему, не надо было снова погружаться в это, проживать свое бессилие заново каждый раз - не в собственной голове, а на самом деле. Не надо было желать, чтобы это наконец прекратилось, зная, что не прекратится. Где-то существуют люди, способные быть рядом с безумными, с умирающими - продолжительно умирающими, - и не терять себя. Аластор не относился к таковым и любым путем выходил из ситуации.
Алиса хотя бы помнила, что у нее был сын. Алана не помнила даже этого. Или помнила, но не могла выразить? Он никогда не пробовал применить легилименцию, чтобы понять, сохранилось ли в ее разуме что-то живое, хотя порой смертельно этого хотел. Это избавило бы его от необходимости постоянно строить домыслы и сомневаться в них, и можно было бы жить дальше. Но разум Аланы это могло добить окончательно, и Аластор понял, что не может отбирать у нее последнее, будучи сам жив, цел и даже на хорошем счету в аврорате.
Сейчас он смертельно хотел заглянуть в голову Алисы и понять, что видит. Поврежденное, но все еще живое, целое, сознающее себя существо. Или нечто уже отмершее, выдающее набор случайных реакций, которые он принимает за осмысленные в силу того, что хочет принимать.
Именно этот момент Аберфорт выбрал, чтобы поиграть в перетягивание Алисы. Аластор не стал ему препятствовать, пусть поиграет, лишь бы палочку ей не давал. А самому ему хотелось немедленно уйти и оказаться где угодно, только не здесь, и не слушать, как Аберфорт будет объяснять Алисе, что зарянки нет точно так же, как нет палочки и нет Алисы. Потому что и зарянку, и пейзаж за окном, и солнце над пейзажем придумал хозяйственный отдел больницы.
Но прежде чем оказываться где угодно еще, он собирался убедиться, что чертов дед не собирается лечить сумасшедших козьим молоком или припарками с самогоном, и выдрать ему бороду, если таки собирается.
Аластор кивнул Алисе, соглашаясь, что, наверное, заболел.
- Ничего. Я выживу.

Музыка к посту
За радостью приходит усталость, за гневом приходит пустота, за всяким желанием приходит ожидание. И Алиса нетерпеливо ждет, дергая Аберфорта как ребенок за руку, ей очень хочется глотнуть другого воздуха, ощутить, какого это, быть свободной. Это почти что поиски вечной истины или волшебной палочки - это какая-то маломальская иллюзия на нормальную жизнь, которой никогда не будет. А если будет, то не сегодня и не завтра.
Я выживу. Я выживу. Выживу!
Внутри мечется, рвется на волю Алиса настоящая, она пытается пробиться сквозь собственное безумие с упорством, которое невозможно применить для более благородной и насущной цели. Она хочет жить, она безумно, до одурения хочет жить. И не хочет жить так - с полумертвым Фрэнком, с иссушенным горем сердцем и испуганным взглядом мальчика, ради которого бы ещё стоило пытаться. Значит, жить опять незачем.
Для них война закончилась, но не для Алисы - изо дня в день, из ночи в ночь, каждую секунду она жила прошлым, зацикливаясь и не выходя из собственного кокона, в которое плотно загнала сознание, который не пробил, просто видоизменил Снейп. Она все ещё заперта, заперта от всего мира. Но есть слова действительно важные, и Алиса цепляется за короткие фразы Муди:
- Должен, - Со стороны покажется простым словом, но вряд ли кто-то осознает, насколько молодая женщина сейчас разумна, вряд ли кто-то действительно оценит прояснившийся на долю секунды взгляд, который опять затуманился. Её сознание - блуждающий огонёк, то появляющийся, то исчезающий в тумане бессилия и отчаяния, охватывающего её при виде беззащитного мужа, при воспоминаниях о том, через что они прошли. Алиса сломалась. Но она как животное остро чувствует растущее между гостями напряжение, испуганно вскидывает глаза, переводя взгляд от Аластора на Аберфорта и обратно, машинально встает между ними - она всегда была громоотвод, всегда старалась, чтобы ссоры проходили мимо людей, которые ей были дороги, которых она уважала. Привычки сильнее смерти и беспамятства. Теплота и нежность, с которыми Алиса едва уловимо касается кончиками пальцев спинки кровати мужа куда сильнее безумия.
И она, внезапно, начинает переживать,  что гости уйдут, что ей снова будет не с кем поговорить, а потому находит в ладони конфету. Конфета одна, а гостей двое - неразрешимая задача, когда ты не знаешь даже ответа на вопрос "Кто я?". Но она предлагает разрешить это Аластору и Аберфорту, вставая боком к каждому из них, протягивая ладони, сложенные лодочкой, вперед. Ей и последнего не жалко, она не знает, что сладость у нее последняя, что завтра ей может никто ничего и не принести. От Аберфорта пахнет теплом, молоком и травами, от Аластора неуловимо знакомым, но забытым запахом аврората, смешанного из опасности и пролитых чернил. Женщина крутит головой из стороны в сторону, голова идет кругом, а понимание, настоящее понимание, которое могло бы быть, но которое не случится, погребено на руинах личности. И ей сейчас надо не понять, что происходит. Ради мужа, который один здесь угаснет, ради сына, который будет её бояться как мертвеца, восставшего из мертвых, ради свекрови, которая не попрекнет, но каждый раз будет рядом с ней искать Фрэнка. Самое болезненное и тяжело в понимании, что надо быть безумной, надо оставаться безумной и ждать. Ждать себя в собственной клетке, добровольно выкинув от неё ключ. Она могла бы выйти отсюда, но не может.
- Идем? - Вкрадчиво спрашивает Алиса у обоих мужчин, чтобы метнуться снова к окну и прижаться лицом к стеклу, тонкой стене, холодной на ощупь, которая отделяет её от внешнего мира и от возможного избавления - надо ведь всего лишь надавить посильнее... Но Алиса не настолько сломана, она пытается выжить. - Чаю?
...которого нет и не будет.
[AVA]http://savepic.net/6955194.jpg[/AVA]

Аберфорт, на вкус Аластора, охренел вконец, потому что начал ему предлагать соучастие в похищении в обмен на что-нибудь полезное. Аластор, конечно, полезное любил. Но не до такой же степени, чтоб сдать этому говнюку на погулять аврора, который - которая - не в себе. Возомнил себе, сукин сын. Да хоть все вытряси из его патлатой башки, да еще проверь потом на достоверность четыре раза, - нет там ничего такого, чтобы стоило хоть на минуту сдать ему Алису.
Жалко? Жалко?! Да что он, ублюдок, знал о том, сколько Аластор лично положил на то, чтобы для Лонгботтомов сделали возможное, невозможное и все остальное. Что он вообще знал, кроме своих мелкопакостнических представлений о том, что любого можно подмазать и что угодно получить. Пришел на три минуты - и уже знает, что лично Аластор Муди зажал больной прогулку на свежем воздухе.
Аластор уже десять раз пожалел, что согласился на эту авантюру. Растревожили Алису, разбередили душу лично ему...
- Под мою - не отпустят, - сказал он скучно. - Моя ответственность - это аргумент для Августы, а не для больницы.
Алиса задала вопрос, который, наверное, имел для нее какой-то глубокий смысл, и его ответ тоже должен был иметь. Но с глубоким смыслом у Аластора всегда было туго. Туже некуда.
- И обратно, - ответил он со всей серьезностью. - Рано или поздно.
Но обратно что? События обратно не провернешь. Лежащего на кровати человека не сделаешь обратно Фрэнком. Стоящую перед ним женщину не превратишь обратно в Алису. Никому не забыть все пережитое за это время и не стать обратно на несколько месяцев моложе. "Обратно" не существует, разве что для тех, кто очень хорошо умеет забывать, да и для них скорее "поздно", чем "рано".
Алиса тянула их с Аберфортом руки друг к другу. Аластор не стал сопротивляться. Еще не хватало лишний раз ее огорчать. Чтобы выдрать Аберфорту бороду у него было еще много времени и места, кроме здесь и сейчас. Так что если бы Алисе даже приспичило, чтобы они пожали руки друг другу, он бы не сильно расстроился. Даже пальцы бы ломать не стал старику.
Наверное.
Алиса потащила их в середину палаты и завела песенку. Типичную песенку сумасшедшего, без начала, без конца и безо всякой структуры, которую невозможно было подхватить, как бы Алиса при этом не смотрела. Аластор не мог ни продолжить ее, ни приплести к этой несуразице что-то свое, потому что от этих обрывков образов у него кругом шла голова и он вообще ничего не мог вспомнить. Примерно таким, если бы оно было облечено в слова, казалось ему происходящее в голове Аланы. Хотя что он знал об Алане, черт побери? Стыдно - это примерно вот так. Но ответил он почти по словарю:
- Стыдно - это когда понимаешь, что виноват.

Ничего не может охарактеризовать человека лучше, чем та музыка, которая рвется из его сердца. Музыке не нужны сложности лингвистов, не важны возраст и пол, чистота крови и род занятий, у неё есть что-то главное, что-то, что заставляет замереть от радости или скривиться от отвращения.
Алиса кривилась. Кривилась от монотонного мотива, от хроматических перепадов, которые выдавал её голос. Что-то мугамное сквозило через каждое колено трели, что-то больное, покалеченное. Как будто бы надколотая чашка, о края которой режешься, но при этом не можешь её выбросить, смотришь на обагренный край завороженно и продолжаешь резаться. Что-то мазохисткое было в этом, какое-то самобичевание, от которого женщина не могла отказаться, страдая от каждой веселой ноты. Странно ей, страшно. Алиса потерялась, убежала, а Белый Кролик всё ещё смотрит на жилетные часы размером с книгу, а в книге нет картинок, только унылые черные буковки, как такую можно читать?
- Читать, - Просто слово, без смысла и подтекста. Без надежды вернуться домой, в любовании мертвыми глазами того дома и развивающимися светлыми занавесками. Где-то упал горшок. Фиалки больше не расцветут - ведьминский цветок. Алиса потерялась, заблудилась в море из собственных слез, в лабиринте и крикетных правилах.
Можно ли отрубить голову, если у неё нет плеч?
В голове столько вопросов, что снова хочется забиться в угол, обхватить голову руками и прижать к коленям, прячась от боли и отчаяния. Завтра не принесет успокоения, а утро будет с чувством вины пробираться в эту палату, понимая, что ему-то, по хорошему, не стоило наступать, стоило оставить измученных супругов в ночи, дать им хоть немного покоя. Но каждый день наступает, а Лонгботтомы до сих пор живут вчера.
Важно? Не важно. Неважно. Хорошо.
Мысли жалят, не дают стать спокойной, не дают опять стать как Фрэнк. Фрэнку почти хорошо - он ничего не помнит, он ничего не ощущает, только чувствует жену, держится за неё, как будто бы должен ей жизнь, как будто бы помнит свадебный обряд и клятву быть с ней до конца дней. Странная страшная сказка с перебитыми крыльями, где влюбленные должны умереть в один день, но умирают всю жизнь без права уйти уже совсем.
Стыдно, наверное, ей должно быть - она виновата, что они с Фрэнком здесь, что ребенок сирота при живых родителях, что коллегам страшно и совестно приходить сюда, что взрослые куда беспомощнее детей, и что ей никогда не признаться в том, что она сама себя до безумия довела. Часть её сознания была правда безумна, была хуже, чем у маленькой девочки, но часть ждала, оставшись в странной беспробудной спячке, ждала одного единственного сигнала, чтобы воспрянуть и подчинить себе безумие. Сколько сил должно быть, сколько боли и жестокости к самой себе, чтобы до такого добровольно дойти. Она блуждала в лабиринте, искала своего принца, но не могла найти - его оторвали от неё боль и отчаяние, бешенство и пытки. Ей было стыдно, кто бы знал, как ей было стыдно, что она пожертвовала мужем и сыном ради Ордена. Права ли она была? Она не знала, но ответ на этот вопрос ей никто бы не дал, даже если бы она его задала, ответ на этот вопрос она запрятала куда-то вглубь себя, чтобы именно он стал той бесконечной мозаикой, которую бледная тень собирала каждый день в госпитале Св. Мунго. Она не могла радоваться, но хотела тепла.
- Тепло? - Да, здесь было холодно, но Алиса машет головой, не понимая, что от неё хотят. Или понимая, что она не может попросить того, что ей действительно нужно. Каждый прав был - и Аластор, и Аберфорт. Но они опять ссорились, хотя говорили об ином.
В горле комок. Горько, очень горько. Алиса поджимает губы долго и пристально глядя на обоих посетителей, как будто с губ вот-вот сорвется не обрывочная фраза, а что-то настоящее, что она сейчас вздохнет и расскажет о том, как долго они с Фрэнком блуждали в небытие, как много отдали за глоток счастья. Расскажет что-то ровным голосом умницы-аврора, которая потом тряхнет головой и скажет: "Ну, будет вам. Завтра будет лучше, чем сегодня". Она верила в завтра. Завтра её жестоко наказало за эту веру, оставив заложницей вчера.
В крикетные лунки не летят ежи. Они всеми иголками впились в горло женщины, давя слёзы и крик. Ни палочки, ни сына, ни мужа, ни себя - всё отдала.
[AVA]http://savepic.net/6955194.jpg[/AVA]

Отредактировано Alice Longbottom (2015-08-23 01:53:43)

Алиса выпустила его руку, и Аластор отступил на пару шагов назад, словно вырвался из зоны, где безумие могло до него дотянуться. Один.
Довольно поганый момент при любом расставании с безнадежно больными: ты как будто бросаешь их без помощи там, откуда они не могут выбраться. Но они не могли бы, даже если бы ты остался. Но все равно ты как будто бросаешь их. Отражение похожего чувства он видел порой на лицах тех, кто навещал его после ампутации. Так что ненавидел все это с обеих сторон.
В какой момент пора окончательно прощаться с людьми? Обычно когда умерли. Но когда они не умерли и не живы, а остались где-то посередине, в ту же сумеречную зону затягивает всех, кто был с ними связан. Аластор предполагал, что благополучно обрубил эту связь с Лонгботтомами, но она удивительно быстро отрастала назад. А ведь прийти в чувство кое-чего ему стоило, черт побери, теперь придется проделывать все заново. И главное - это ничего. Ничего. Не изменило для Алисы и Фрэнка.
Чаю, чаю. Свихнулись они что ли оба на этом чае.
А он что ли не мог подобрать выражение получше
Аберфорт достал палочку. Аластор напрягся, понимая, что теперь можно ждать чего угодно, но дед только трансфигурировал какое-то брошенное на кровать тряпье в цепочку камушков, которыми Алиса немедленно занялась. Ну что ж, хоть старый маразматик мог ее занять.
Аластор был здесь лишним, и сейчас он чувствовал это слишком ясно. Он слишком хорошо умел выживать и жить дальше и слишком плохо - не делать ничего осмысленного, а просто делить свое драгоценное время с кем-то, кто, возможно, этого и не вспомнит через пять минут.
Единственное, что он мог сделать сейчас, - так это и в самом деле чаю что ли принести. В этом действии предполагался какой-никакой, но все же смысл.
Но для этого требовалось оставить Аберфорта без присмотра. Или выгнать его из палаты тоже, но Аластору отчего-то казалось, что так будет неправильно. Черт его знает почему. Может, потому что он как-то сумел развлечь Алису, и даже если дело было в его уровне умственного развития, у него-то все равно получилось. Может, потому что взбудоражить больную, а потом уйти, а потом снова взбудоражить было плохой идеей, уж если уходить, так совсем. И она останется без чая. Эта мысль задевала за специальные струны, придуманные, чтобы лишать людей покоя идеями вроде "вчера он погиб, а я накануне даже не одолжил ему шнурков". Как будто кто-то гибнет из-за шнурков. Но идея появляется, и ты пропал.
Аластор знал немало хороших способов гарантировать, что в его отсутствие Аберфорт не только не сделает ничего плохого, но и задуматься об этом не сможет. И ни одним из них не мог воспользоваться. Алиса все еще эпизодически реагировала на происходящее. Даже если не заметит, что один ее посетитель исподтишка атакует другого в спину, последствия атаки заметит наверняка.
Черт побери, минуту назад он думал, что ни за что не выйдет отсюда без Аберфорта. Сумасшествие заразно.
Аластор неслышно откашлялся, потом подошел к кабатчику и шепнул ему своим самым доброжелательным голосом:
- Если ты что-нибудь ей сделаешь, пока я хожу за чаем, я накормлю тебя твоими же кишками.

За дверью палаты он прислонился к стене, пока никто не видит, и несколько раз вдохнул и выдохнул, а потом предпринял марш-бросок в буфет. Где обязательно должен быть лимон, иначе у кого-то будут большие проблемы.

Безумной быть легко - надо всего лишь престать сдерживаться и отпустить сознание, вспомнить детство, когда не было ограничений на вопросы, когда можно было изучать мир не боясь, что кто-то покрутит пальцем у виска. Взрослым так нельзя, поэтому Алиса и ведёт себя как ребёнок - не подчиняется привычным правилам хорошего и плохого тона, ведёт себя так, что ставит остальных в тупик. Где-то в глубине сознания взрослая женщина в ней страдает от этого и удивляется, как вообще возможно творить столько глупостей, но жизнь мужа оправдывает все - не станет Алисы рядом, так сгинет Фрэнк, пропадёт.
Она удивлённо оглядывается на Аластора, пытаясь соотнести его реакцию с тем, как он вёл себя до этого - ей тяжело с гостями, тяжело, когда они не просто заходят на пять минут попрощаться, считая, что она все равно ничего не поймёт, с теми, кто пытается достучаться. Если бы можно было достучаться до небес... Со Снейпом было тяжело - славный таки мальчик, талантливый, пришлось так сильно загнать себя в тупик, чтобы он ничего не понял, что она надолго потерялась в недрах собственного разбитого сознания, а ещё сложнее было, когда слышала о том, что вот-вот, почти сейчас вытащат Лонгботтома из его бездны, нужно немного подождать... Сложно было от одних слов не исцелиться, дождаться результата... Чтобы снова надолго кануть в Лету, когда все оказалось напрасным. Она почти никого не обманывала, она сама давно поверила в собственное сумасшествие, потому что все казалось гротескным глупым сном: как можно победить и остаться лишь оболочкой без содержимого? Почему они не смогли, сломались?
И. Если. Идти. То. Появится. Цель.
Слова складываются в предложение, глаголы послушно перестают скакать пчёлами вокруг существительных.
Сознание, самая большая гордость человеческой расы, оно столько же хрупко, сколько и неистребимо.
Не молчи, Фрэнк, ты слышишь меня? Слышишь? Там, в своей бездне, из которой я не могу тебя вернуть, но которой я тебя не отдам? Ты слышишь, я знаю, ты знаешь - есть общий разум, не подчиняемый привычным правилам, не читаемый заклинаниями, но который можно ощутить. Я знаю, ты слышишь.
Алиса отвлекается от камушков, когда слышит хлопок двери, закрышейся за аврором, молча смотрит, кусая губы. Как справиться с чувством вины, когда нет никого, кто не мог бы сейчас ей плюнуть в лицо, бросить пару ласковых, потому что она не оправдала ожиданий...
- Она не оправдала ожиданий, - Задумчиво тянет в ответ на рассказ Аберфорта Алиса - больно и горько, тяжело. Чем дольше с ней возятся, тем меньше у неё шансов не проснуться, остаться здесь, а она не может предать Фрэнка и бросить умирать, а он умрет, не поддерживаемый их общей волей. - Он тоже не тот, каким кажется. Или такой же сдвоенный?
Алиса разом посерела, тени под глазами обозначились тёмными кругами, чёрной окантовкой - она бесконечно устала от этого всего, а черпать силы уже было не из чего. Из горя друзей и близких можно черпать лишь безумие, в этом они ей сильно помогали, подпитывали. Сдаться бы уже, сломаться. Почему так сложно сломаться? Почему феникс не может умереть и оставить её в покое?
Она села на кровать, подтягивая колени к подбородку и прячась за ними. Только перед глазами на ладони камушек, только что созданный магией. Если немного принюхаться, то можно даже ощутить её запах. Алиса тяжело вздыхает, поднимая взгляд на Аберфорта, взгляд человека настолько уставшего, что безумие покажется избавлением.
- Красиво вышло. Или некрасиво... - Со стороны её слова могут казаться все тем же бредом, а могут уже стать чудовищной реальностью. - Спасибо, Аберфорт, но... - Она кивает на неподвижное тело на соседней кровати. - Ещё рано, понимаете?
Чаю бы, правда, крепкого и сладкого, чтобы согреться. Хотя бы чуть-чуть.
[AVA]http://savepic.net/6955194.jpg[/AVA]

Отредактировано Alice Longbottom (2015-10-05 16:14:49)