Marauders: Pumpkin juice! |
|
Hic sunt leones - Minerva McGonagall Педсовет - Alice Longbottom Уроки этикета - Remus J. Lupin |
|
|
|
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Marauders: Pumpkin juice! » Страницы прошлого » Я старый солдат
...и не знаю слов любви. Я вообще никаких слов не знаю. Я очень старый солдат.
1. Участники: Alastor Moody, Minerva McGonagall.
2. Дата и место действия: 29.12.1964, где-то в Шотландии.
3. Описание: рождественские каникулы - самое время двум серьезным взрослым людям выяснить отношения.
Люди влюбляются. Эта загадочная часть их природы мало интересовала Аластора. С ним самим это случалось однажды в школе, было забавно, но ничего выдающегося, он переболел и забыл. Был толерантен с теми, кому не повезло переболеть так же удачно, но ему самому такой ерунды было больше не надо, спасибо. Работа и воспитание подростка - вполне хватит переживаний взрослому человеку.
Но тут появляется чертов интриган Дамблдор, которому мало что ли ставить свои педагогические опыты над детишками от 11 до 18, нет, обязательно надо и над аврорами поглумиться, - а потом появляется Минерва. И прощай, такая надежная картина мира.
Первые полгода все шло тихо и мирно. Он время от времени присылал в Хогвартс сову и звал профессора Макгонагалл выпить чего-нибудь в "Трех метлах". Потрясающе хитрая политика поддержания дружеских отношений во имя обучения трансфигурации, которая ему нравилась. Нет, профессор Макгонагалл тоже нравилась, но мало ли на свете умных людей, с которыми приятно поговорить. Потом все пошло наперекосяк: Аластор понял, что скучает без разговоров с ней и ему все чаще хочется сесть и написать ей письмо с идиотским вопросом, что нового, и не менее идиотским рассказом, что нового у него, она же наверняка понимает хотя бы все эти проблемы со стажерами, не так уж далеко они ушли от студентов... Когда под конец очередной посиделки в "Метлах" он осознал, что позарез хочет ее поцеловать, то запаниковал. Работа и в целом жизнь отучили его испытывать панику, так что это было еще одно новое ощущение. Аластор, правда, по привычке удержал его в себе, как и большинство переживаний, к которым считал неготовым этот странный мир. Но сам, черт побери, факт.
После этого уже все было не как раньше. Он понятия не имел, что с этим делать. С понравившейся женщиной всегда можно было закрутить короткий роман на месяц-два - дольше этого срока его способны были выносить очень немногие. Но Аластор скорее откусил бы себе язык, чем предложил что-то подобное Минерве Макгонагалл. Наверное, ей надо было совершенно серьезно предлагать руку и сердце. Но когда опыт твоей собственной семьи учит, что ни к чему хорошему эта ерунда не приводит... К черту семью. У него уже была семья в лице Эм, и как совмещать в одном доме ее и ее школьную преподавательницу - Аластор только терялся в догадках.
Поэтому он мудро решил не делать ничего и надеяться, что проблема решится сама собой. Проблема не хотела решаться. Сердце у него по-прежнему обрывалось и куда-то ухало, как только Минерва появлялась в пределах видимости, он завел какие-то лакомства для ее совы и временами мрачно думал, что она слишком разумная женщина, чтобы связываться с аврором-параноиком. Это все не прибавляло душевного равновесия, и в конце концов Аластор сказал себе, что пора оформлять явку с повинной.
Встречать с ним Рождество Минерва отказалась. Логично. Надо было немного подумать головой, прежде чем звать ее на ночь в гости к не самому близкому знакомому. Аластор последовал этому рецепту, немного подумал и предложил взамен просто выходной где-нибудь в горах, да хотя бы и неподалеку от Лох-Несс. Погоды стояли располагающие: много снега, ненавязчивый мороз и никакой слякоти.
На Лох-Несс она согласилась.
И это был чертовски хороший день. С того самого момента, когда он аппарировал от ворот Хогвартса, держа Минерву за руку, и до момента, когда перешел в чертовски хороший вечер и Аластор аппарировал уже к семейному домику на берегу Лох-Шин, снова держа ее за руку. В промежутке он неоднократно получил в морду отличным снежком, извалял профессора трансфигурации в снегу, был извалян в нем сам, так что в итоге никого не спас никакой Импервиус, и ситуация требовала передышки, камина и глинтвейна.
В домике было прохладно. Пора обновлять согревающие заклинания, что ли. Аластор провел Минерву в гостиную, разжег огонь, повесил у камина ее мантию (магия магией, а сушиться надо у огня), подвинул поближе к теплу ее кресло и задумался, что еще он может сделать хорошего. Вообще-то много, но некоторые идеи были неприемлемы по ряду соображений. А жаль.
- Плед? Что-нибудь сухое переодеться? Что еще предлагают в лучших домах Абердина?
Котелок, в котором уже не одно поколение Муди варило себе глинтвейн, обосновался над каминной решеткой, Аластор наугад покидал в вино специи и уселся у огня прямо на пол, рассеянно глядя на Минерву. Он целый день оценивал каждый момент на предмет пригодности к признанию, но так и не нашел подходящего. Вот и сейчас надо было сначала дать ей отдохнуть и согреться, а потом уже ошарашивать такими вещами.
Или лучше помолчать. Или нет. А казалось, черт побери, что он уже все решил.
- Хочешь есть? У меня неплохо получается резать бутерброды.
...и уходить от важных тем.
Минерва любила Рождество. Не так, как она любила дни рождения своих друзей – благодаря тому, что в эти дни родились важные для нее люди, и тому, что в эти дни можно сделать им какой-нибудь особенно приятный сюрприз. Не так, как она любила Хэллоуин – благодаря тому, что в этот день Хогвартс преображался до неузнаваемости и светился теплой рыжиной огней. Она ждала Рождества с какой-то особенной теплотой в сердце, благодарно вспоминая каждый праздник, проведенный в кругу семьи – в детстве, и в кругу друзей – после. К счастью, ни одно Рождество ей не пришлось встречать в одиночку, скорее уж приходилось мучительно выбирать из пары-тройки вариантов, появляющихся еще в середине осени.
Так вышло и на этот раз – Минерва заранее знала, что как только отшумят праздничные деньки в школе и как только Альбус с улыбкой скажет ей «ну, беги уже, хватит делать вид, что мое общество тебе не наскусило», она поспешит в гостеприимный дом Лонгботтомов, потому что в прошлом году Августа грозилась накормить ее сырой идейкой за еще одно опоздание к праздничному ужину. И Минерва поспорила с ней на бутылку отменного вина, что не опоздает. А хороший алкоголь, знаете ли, на дороге не валяется.
Так что Аластор со своим предложением отпраздновать Рождество вместе был совсем, ну совсем некстати. Некстати было и то, что сердце МакГонагалл предательски пропустило удар, а потом забилось немного чаще. Это было нечто новое. Но анализировать это новое не было ни сил, ни времени: подарки куплены еще не всем, завтра – итоговая за первый триместр у седьмого курса, а работы шестого лежат непроверенными в кабинете, а еще надо бы проведать в Больничном крыле первокурсников – жертв первых «супер-взрывных хлопушек Вуху-Бум!», хита этого сезона в «Зонко»…и узнать, не пополнились ли их ряды.
Словом, Минерва отказалась. Но так как все в ней противилось этому рациональному решению, а Аластор настаивал на своем, в итоге они сошлись на совместном зимнем отдыхе в дни каникул. И праздник почему-то стал еще ярче, радостней, долгожданнее.
– …Нет, всё и так хорошо. Не отвлекайся, не отвлекайся, у тебя вино убежит. Зря я, что ли, честно отвоевала его у Августы, успев вовремя?.. – Минерва тихо смеется и по-кошачьи довольно жмурится, пригревшись в кресле у камина. Ей хорошо. Ей удивительно спокойно и легко, и хочется сохранить этот день в памяти с мельчайшими подробностями, обратить его в прозрачную ледяную воду и закупорить в бутылку, чтобы делать по глотку в те пасмурные скверные дни, когда все валится из рук и всевозможные глупости не идут из головы.
Глоток – она падает в сугроб и широко открытыми глазами смотрит в ярко-синее небо, а Аластор, только что собственноручно ее туда уронивший, спешит удостовериться, что упала она удачно и ничего не имеет против нового положения в пространстве. Глоток – перестрелка снежками похлеще любой магической дуэли, белоснежные снаряды опасно свистят в воздухе, то и дело попадая в цель. Глоток – ледяная гладь озера, тепло руки в руке и оглушительная тишина, такая, что будто бы слышишь, как падает с веток снег. Глоток – тепло разгоревшегося камина, уютное кресло, в котором можно уместиться полностью, поджав под себя ноги и едва ли не с головой укрывшись высушенной теплой мантией. Глоток, глоток, глоток…
– Хотя нет, на бутерброды можешь отвлечься. Я, конечно, наелась сегодня снега, но это так, холодная закуска. Тебе помочь? – спрашивает она, но при этом и не думает шевельнуться, не то что уж там – куда-то пойти. А ведь надо бы. Она не привыкла быть той, для кого что-то делают другие, даже такие мелочи, как принести теплый плед или приготовить ужин. Если делать, то самой. Или вместе. Кто он вообще такой, чтобы она могла позволить себе ни о чем не думать, доверившись во всем – начиная от выбора места и заканчивая бутербродами? Друг? Ах, ну да, конечно. И лучше не вспоминать о том, что друзьями для нее долгое время были лишь те, кого она знает не один год и даже не один десяток лет.
Минерва выглядела довольной. Аластор все-таки призвал из соседней комнаты плед и взмахом палочки отправил его ей на колени. Целый день беготни на зимнем воздухе требует во что-то закутаться и подремать, пока на заднем плане готовят поесть и запить. Обычно в этом кресле сидела Эм - ну, или никто не сидел. Домик в этой глуши был исключительно семейным достоянием. Родители наезжали в него летом. Аластор наведывался зимой. Все были довольны и могли подолгу не видеть друг друга во избежание неприятных сцен.
Впрочем, эту часть повествования он все равно опустил, сообщая Минерве, куда они направляются.
- От меня не так-то легко убежать. Сопротивление аврорату карается согласно закону и все такое. Хорошо отметили с Августой?
Не то чтобы его очень интересовала Августа, ее муж или там семья. Со стирателями памяти и ликвидаторами заклятий он все равно общался только по работе, а о наличии у них каких-то там детей мог только смутно догадываться. Но наследник Августы учился на факультете Минервы, временами проскальзывал в рассказах Эм и благодаря этому занимал в памяти Аластора некоторое место. Отзывы о нем вроде как были неплохие.
Ну и люди, с которыми профессор Макгонагалл предпочитала встречать Рождество, определенно заслуживали внимания, что уж тут.
- Ты поможешь мне съесть бутерброды. Береги силы для этого и хорошенько приготовься морально.
Хлеб можно обжарить тут же, у камина, нанизав на проволоку и подвесив над огнем. Имитация горячей закуски на смену снегу. Потом копченая грудинка - много грудинки толстыми ломтями - и сколько-то овощей. Овощи полезны детям - одна из немногих истин, которые Аластор принял к сведению, так что последние годы он машинально комплектовал ими почти любую съедобную ерунду. Очень помогает притворяться, что ты хороший опекун.
Он как мог бесшумно возился с едой, не оглядываясь на Минерву и гадая, успела ли она задремать, и если да, то будить ли ее ради импровизированного ужина или лучше пока не надо. Вопросов вообще было очень много. Аластор прекрасно знал, как обращаться с подчиненными, с начальством, с подозреваемыми и осужденными, но как люди ведут себя с другими людьми, которых любят? Большинство решает для себя эти вопросы примерно в школе. Он не решил и чувствовал себя безнадежно не готовым к СОВ или, еще лучше, к ЖАБА. Вдобавок было бы так обидно испортить такой хороший день неудачным вечерним выступлением, когда она пошлет его к черту и вернется в Хогвартс.
Размышления, достойные третьекурсника в лучшем случае. Он опустился до уровня развития Фрэнка Лонгботтома. Это маразм.
От котелка поднимался запах нагретого вина, корицы, меда и чего-то там еще. Хлеб обжарился до подобающей случаю корочки. Аластор наложил на стаканы заклятие, чтобы глинтвейн оставался горячим, отпил немного из своего. Кажется, Августа действительно знала толк в вине - это не потеряло хорошего вкуса даже при нагреве. Надо будет узнать, где она его берет, и распробовать такое же в холодном виде. И в хорошей компании.
Потом Аластор все-таки обернулся. Можно бесконечно смотреть, как горит огонь, как течет вода, как работает другой человек... и как Минерва Макгонагалл сидит у камина. У камина в его доме.
- Первая перемена блюд.
Взмахом палочки он отправил тарелку с бутербродами к ее креслу, где она и повисла в воздухе рядом с подлокотником. Бокалы с глинтвейном донес сам, поскольку был решительно намерен чокнуться и сказать какой-нибудь дурацкий тост, хотя никогда не порывался говорить тосты. Но в голову приходило только "больше никогда никуда не уходи".
- Спасибо, что выбралась. За Рождество, что ли?
– Да, все было просто замечательно. Больше всего я люблю рождество у Лонгботтомов. С тех самых пор, как они первый раз пригласили меня… ох, лучше не вспоминать, сколько лет назад. Тогда мне, правда, показалось, что меня просто пожалели, но Августа быстро избавила меня от этих мыслей, заставив убираться к празднику в саду и готовить вместе с ней ужин. С тех пор и повелось… – и хотя Минерве приходит в голову мысль, что какие-то ее слова могут обидеть Аластора, смолчать ей в голову как раз-таки не приходит. Что плохого в том, что в ее жизни есть добрые традиции, которые она не нарушила ради него? Подумаешь. Много чести. – Украшенные деревья в саду, хлопушки, фирменный рождественский пирог и какая-нибудь новая дурацкая, но уморительная игра от мистера Лонгботтома. Это как… как в чьем-то чужом детстве. В моем Рождество было очень важным, но не очень веселым праздником.
Они убирали дом. Потом готовили. Потом уходили на службу в церковь. А потом Минерва так уставала, что хотелось только спать, а все угощение и все подарки оставались на утро. Только утро – это ведь уже совсем не то. Все наладилось только в Хогвартсе, когда девочка в полной мере ощутила волшебство рождественских дней. И с тех пор ей очень не хотелось его терять.
«Так не бывает» – Минерва наблюдает за Аластором из-под полузакрытых век, притворяясь дремлющей. Он старается не шуметь, а она – дышать ровно и тихо, чтобы дремота выглядела убедительнее. Ей нравится наблюдать, как он помешивает вино в котелке и как режет хлеб, как выбирает кусочки мяса получше и кладет их поверх прожаренных кусочков хлеба, стараясь сделать их походный ужин лучше, чем он есть, и даже не подозревая, что ужин абсолютно прекрасен просто потому, что тени пламени пляшут на его руках, вырисовывая причудливый узор. Из-под прикрытых век этот узор смотрится особенно завораживающе. – «То есть, так бывает, но не должно быть со мной – моя жизнь не для этого, это давно известно. Что я должна тебе, судьба, за этот день? Или так – что я должна тебе, чтобы потом не случилось ничего плохого?»
Вместе с наползающей дремотой в голову лезут дурацкие мысли, совсем не подходящие этому дню. Да, долг всегда прежде всего – но, Мерлин, можно хотя бы не сегодня?!.. Хорошо, что Аластор нарушает затянувшееся молчание приглашением к столу. Сумрачная тень отступает, возвращая ей уют маленького домика в заснеженном безлюдье.
– Праздничные бутерброды по-аврорски? Мое любимое блюдо! – из-под пледа лениво показывается одна рука, чтобы сцапать с блюда кусок хлеба с мясом. Затем вторая, чтобы забрать у Аластора бокал. После чего Минерва, поняв, что дремотная пятиминутка, зачем-то посвященная самокопанию, окончена, сбрасывает плед на колени, опускает ноги на пол и садится так, чтобы видеть Аластора не только краем глаза. – Да, за Рождество. Можно представить, что снова полночь, и загадать желание, – звон соприкоснувшихся бокалов. Глинтвейн пахнет потрясающе, в чем составляет конкуренцию аппетитным бутербродам. И то ли от голода, то ли еще от чего слегка кружится голова. Совсем чуть-чуть, заметишь, только если резко обернуться. – Ты верил когда-нибудь в то, что они сбываются?
Минерва никогда не верила, почему-то даже в детстве это казалось ей глупостью. Хочешь получить – добейся, сделай, приложи все усилия. А все равно из года в год загадывала одно и то же – «пожалуйста, пусть всё будет хорошо».
- Офень фкуфно, кфтати! – забыв о приличиях, МакГонагалл стремительно уминает первый бутерброд и тянется за вторым. Нет, серьезно, вкусно невероятно, лучше любых хогвартских угощений, лучше Августиной стряпни – да простит она ее, лучше всех трактиров и кафе, в которых она бывала. Да, она отдает себе отчет в том, что кулинарные способности аврора Муди здесь не при чем. Но волшебство момента тем и прекрасно. – И нет, это тебе спасибо, что настоял на своем, что все это придумал и сделал. Я люблю новые места и тем более я люблю родную Шотландию, но, знаешь, иногда так сложно куда-то собраться… ровно до того момента, как шагнешь за порог. А потом идти бы и идти, и не возвращаться. Аппетит к новым впечатлениям приходит во время встречи с ними.
Аластор хмыкнул. Так вот в чем секрет счастья - загонять человека как следует, неважно, уборкой или беготней по горам, а потом посадить и накормить. Ну что ж, это правило работало всегда и на всех, было бы странно, если бы совсем не сработало и на Минерве.
- Детство начинаешь ценить, когда вырос. Хотя черт его знает, я уже сомневаюсь, что хоть когда-то был ребенком. Я часто оставался на праздники в школе, вот где счастье для гриффиндорских разгвоздяев. Это Алана уезжала домой, чтоб не расстраивать мать...
Аластор почти никогда не упоминал ее. Новые знакомые, которым лет через пять удавалось узнать, что у него есть еще и сестра, изрядно удивлялись. Минерва, правда, знала. Но вряд ли существуют люди, которым нравится раз за разом касаться больной темы, а тут как-то вышло само собой, и даже без задней мысли. Аластор мысленно пожал плечами и не стал заостряться на этом. Он отлично знал, почему при профессоре Макгонагалл то и дело проговаривается о вещах, не предназначенных ни для одного человека в мире.
Впрочем, и она редко затрагивала свое детство, а теперь вот вдруг... От этой мысли и ее продолжения, которое Аластор еще толком не решался осознать, ему стало не по себе, и он остановился, чтобы не придумать слишком много.
- Наверстывай сейчас, - посоветовал он. - Если есть возможность - самое время ей воспользоваться.
Пожалуй, ему и правда нечего было предложить в сравнении с Лонгботтомами. Ни украшений, ни какого-то рождественского духа. Ни даже какой-нибудь захудалой елочки у камина. Что поделать - праздновать в одиночестве не имеет никакого смысла, а значит, не перед кем и притворяться...
Вообще-то он впервые наблюдал Минерву в домашней обстановке, в такой, чтоб с ногами на кресло. У нее так хорошо получалось держать дистанцию, что Аластор в глубине души был убежден, что его никогда не подпустят настолько близко. И то, что это все-таки произошло, как бы намекало, что чертов дух Рождества может существовать и на самом деле и надо его срочно ловить.
- Я никогда не загадывал, - Аластор очередным взмахом палочки подогнал к себе второе кресло и уселся рядом с Минервой, по другую сторону бутербродов. - Твои сбывались? Или про это нельзя говорить, чтобы не испортить?
Должны были сбываться, иначе зачем каждый раз их загадывать и помнить, что есть вообще такая возможность? Хотел бы он знать, что она загадывала в таком случае. Ведь не кубок же школы для Гриффиндора? И не выиграть у Августы еще одну бутылку хорошего вина? А что мог загадать он сам? Пусть поправится Алана? Это невозможно, а от чрезмерной веры в чудо люди слишком быстро перегорают. Чтобы Эм хорошо закончила год? Это само собой разумеется, она ж умница. Чтобы Минерва ответила ему взаимностью? Нет уж, он не собирался вмешивать в эти отношения чертовы третьи силы, какими бы волшебными они ни были.
- Могу перевести часы, и здесь на самом деле будет полночь.
Или можно остаться до еще более настоящей полуночи, аппарация, в конце концов, не закрыта, сбежать можно хоть в первую же минуту новых суток, с благополучно и правильно загаданным желанием. Но делать такие предложения Аластор теперь благоразумно остерегался, с его предложениями или нет - она все равно уйдет ровно тогда, когда посчитает нужным.
Так что он пил свой глинтвейн, понемногу переходя к той стадии, когда приближающаяся легкая нетрезвость несколько облегчает откровенность. Минерва поглощала бутерброды с таким счастливым лицом, что он чувствовал себя совершившим маленький подвиг и старался не ухмыляться слишком хорошо.
- Я люблю...
Аластор чудом не подавился глинтвейном, хотя безобиднее это фразы сложно было что-то придумать. Люди любят Шотландию, ну. Какой еще у этого может быть подтекст. Но его все равно его разом накрыло и желанием наконец выговориться, и невозможностью больше держать это в себе, и осознанием, что ничего никогда уже не будет, как раньше, - так что он с трудом дождался, пока Минерва закончит, даже не слушая толком, что она говорит.
- А я люблю тебя.
Показалось, что прозвучало слишком громко, так что, наверное, разнеслось по всей Шотландии, и даже на дне Лох-Несса услышала та чертова кэльпи. Аластор очень осторожно отставил свой бокал и так же осторожно перевел дыхание, совершенно не будучи уверен, что не разучился в эту секунду делать банальный вдох. Нет, не разучился.
- Извини. Не могу молчать.
– Нет, мое желание еще ни разу не сбылось по-настоящему. Оно слишком… слишком большое, что ли, слишком абстрактное, слишком детское, чтобы сбыться. Но привычка – вторая натура, наверное, я и в семьдесят лет, если доживу, не перестану его повторять. Я просто хочу, чтобы… – но потом она отвлекается на что-то другое, она говорит о том, как любит Шотландию, и не говорит о том, что же все-таки загадывает из года в год.
А желание ведь и правда еще ни разу не сбылось полностью. Не было года, когда радости не были бы сполна уравновешены огорчениями, великолепные новости, за которыми не следовало ничего с союзом «но», случались нечасто. Минерва умела с этим жить, умела быть стойкой, умела запоминать хорошее и прогонять плохое в дальние уголки памяти. Только ведь это все не значило, что все стало хорошо, это, опять же, говорило только о том, что она сама создает свою жизнь, свое настроение, даже свою память. Только сама. Без всяких рождественских чудес.
Чем уравновесится день сегодняшний? Поживем – увидим. Пока что Минерва пьет глинтвейн, наслаждаясь каждым глотком, глубоко вдыхая пряный аромат, согревающий изнутри. И смотрит на Аластора – так внимательно, изучающее даже, как редко позволяет себе смотреть на людей. Это неприлично, в конце концов. Но вот, к примеру, она и раньше знала, что у него голубые глаза, но никогда не видела в них такого оттенка, как сейчас. Она и раньше видела тот шрам на руке, держащей бокал, но ничего не знает о том, когда и как он появился. Она вообще знает о нем возмутительно мало, и неважно, что другие – еще меньше. Она хотела бы услышать от него…
Нет. Не это.
Бокал с глинтвейном был близок к тому, чтобы выпасть из рук и разбиться. Минерва МакГонагалл была близка к тому, чтобы подавиться своим изумлением и умереть глупейшей на свете смертью. Но годы практики взяли свое, и ее выдали только глаза. Увы, изумленный взгляд, устремленный на Аластора, скрыть было невозможно. Сейчас же этот взгляд метнулся в сторону в тщетной попытке найти в комнате хоть что-то, на чем можно было бы заострить внимание и остановиться. Успокоить заколотившееся сердце. Обрести дар речи, в конце концов! О том, чтобы собраться с мыслями, не было и речи. Прочти ты хоть тысячу книг, будь ты трижды искусным мастером своего дела, имей ты хоть столетие опыта за плечами – в такой ситуации невозможно быть готовым и проявить находчивость и смекалку.
Подобное нужно переживать лет в восемнадцать. В двадцать. Хорошо, в двадцать один. И лучше неоднократно, чтобы иметь какой-никакой опыт романтических взаимоотношений. Опыту Минервы было не многим больше полугода, он имел печальный финал и десятилетний срок давности. На этом тема любви в ее жизни была благополучно закрыта. Радостные моменты перечеркнули страх и боль, пришедшие им на смену. Да, она во всем была виновата сама, но… Пожалуйста, не надо больше. Все ведь было хорошо!
Или всё-таки это?
Можно сделать по-другому. Можно ответить – «И я люблю тебя, Аластор». Только насколько это будет честно? Она не знает, не понимает, не умеет разобраться в том, что чувствует, когда он находится рядом. А если это не любовь? Впрочем, если это и любовь – тем хуже. Единственная счастливая пара, которую она уже долгие годы видела рядом – это Августа и ее Лонгботтом. На этом список заканчивался. И говорить после этого о великой силе любви как минимум… неосмотрительно.
Дружбе МакГонагалл доверяла больше. Ее она испытала на себе, ее она чаще встречала вокруг, она не имела такой разрушительной силы, как эта невнятная любовь. Так почему бы им не быть друзьями? Почему не пройти всю жизнь рука об руку, спина к спине, только вот без этого страшного «люблю»?!.. Как жаль, что не получилось. Как жаль, что сейчас нужно что-то отвечать. Как жаль, что она не может позволить себе ответить «И я люблю тебя, Аластор» и положить тем самым начало их счастливой истории.
У них не может быть счастливой истории. В таком виде, в таких ролях – нет.
– Это… это плохая идея, Аластор.
Долгий тихий выдох. Молчание. Ей больше нечего сказать. Даже логичное «прости» замирает несказанным на губах. Нет уж, она не хочет, чтобы он ее прощал, не нужно ей прощение. А «извини» прозвучало бы еще более пошло. Вот так и смотрит она, не отводя взгляда, потому что честнее, чем этот взгляд, у нее ничего нет. Потому что у нее вообще нет сейчас для него слов, а внутри все как будто похолодело и свело судорогой. Надо же… До этого МакГонагалл слышала о таком только в плохих любовных историях однокурсниц в свой пятый год в Хогвартсе.
Собственно, все стало понятно еще в тот момент, когда Минерва отвела взгляд и попыталась найти, на что бы еще посмотреть в этой комнате, помимо Аластора Муди. Нельзя сказать, что он очень удивился. Есть масса причин не любить злобных параноиков, есть масса причин не любить даже гораздо более приятных людей. Ощущению, что на этом все потеряло смысл, он тоже не удивился. Должно же у него быть что-то общее со всеми отвергнутыми влюбленными.
Но почему, черт побери, почему?!
Было уже неважно, какие слова она выберет, чтобы донести до него официальный ответ. Какие-то. Это тоже потеряло смысл. Но Аластор продолжал на нее смотреть, потому что все остальное в этой комнате он давным-давно видел и там смысла не было тем более. Минерва наконец взглянула на него тоже, сказала что-то про плохую идею. Как будто это была идея.
Аластор не очень понял, сколько времени они сидели и молчали. В других обстоятельствах это имело бы даже романтический подтекст. Пока что он пытался разглядеть в глазах Минервы что-то еще, помимо отказа, что-то дающее надежду. Не разглядел. Разглядел только, что она расстроена и теперь кажется несчастнее, чем когда бы то ни было. И внятных способов ее утешить, учитывая контекст, у него точно не было. Ну черт побери.
Аластор чертыхнулся вполголоса.
- Ладно. Все хорошо. Не бери в голову.
Вряд ли этим жалким блефом можно было кого-то обмануть, но надо было как-то выбираться из ступора, и ответственным за это Аластор назначил себя как инициатора ненужных признаний. Жаль только, что не подготовил отступления именно на такой случай. В запасе были только лирические тексты про то, что он больше не представляет себе жизни без нее. Логично, кто ж готовит тексты на случай, которого не представляет.
Аластор взял назад свой бокал, легонько коснулся ободком бокала в руке Минервы.
- Давай запьем и вернемся к общечеловеческим темам.
Звучало фальшиво, но все верные ноты Аластор собирался поберечь для ситуации, когда останется один.
О чем он вообще думал, когда позволял себе эти чувства? О том, что способен ужиться с кем-то, кроме Эм, у которой особо и выбора нет? О том, что существует еще что-то, кроме работы? О том, что не может быть, что он встретился с женщиной, которая способна его понимать, просто ради трансфигурации и дружеских посиделок? Ну вот и отличный урок на будущее
Аластор отпил еще глоток глинтвейна. Легкая нетрезвость прошла, и теперь он чувствовал только вкус. Применительно к вину, конечно. Помимо вина было еще желание любым способом вытрясти из Минервы объяснение, о чем она, черт побери, почему идея плоха, что он сделал не так, почему не он, разве это справедливо? Беда в том, что жизнь несправедлива как таковая, просто насаждая придуманную справедливость всеми способами, некоторые люди лишаются этого понимания. И никакой ответной справедливости, в обмен на причиненную ими, с ними не происходит.
И она была не обязана что-то ему объяснять.
А он никак не мог придумать тему для разговора, которая не была бы притянутой за уши. Не травить же идиотские анекдоты.
Судя по тиканью часов секунды продолжали идти. Аластор бросил попытки спасти ситуацию, редкими глотками пил глинтвейн и молча смотрел на Минерву. В конце концов, никто не гарантировал ему возможность однажды еще раз ее увидеть.
«А что будет, если он больше не придет?» – пришла вдруг в голову запоздалая мысль. – «Что будет, если он больше не захочет меня видеть, если не напишет ни одного письма, если не ответит на те, которые буду писать ему я, если все кончится здесь и сейчас? Тебе ведь это должно быть безразлично, глупая упрямая кошка, иначе бы ты ответила по-другому. Но ведь ты не ответила и не ответишь, потому что так будет лучше для всех. Только с этим нужно еще смириться…».
Беседы с самою собой были, разумеется, чрезвычайно увлекательным процессом, вот только не приносили ни успокоения, ни понимания того, что делать дальше. Все, что будет сказано сегодня, будет только плохой игрой актеров, не выучивших роли.
– К общечеловеческим, говоришь?.. – с сомнением переспрашивает МакГонагалл, силясь отыскать в голове хотя бы одну мысль, одну фразу, один сюжет, за который можно было бы зацепиться. Однако все мысли подло попрятались по темным закоулкам сознания. – Ну, мне, например, все еще интересно, откуда взялся этот дом в шотландской глуши. Ведь ты же родился не здесь, если я ничего не путаю… Надеюсь, ты не переносил его сюда нарочно для этого дня? – она улыбается, немного даже радуюсь тому, что нашлась-таки с вопросом. И в то же время понимает, что это лишь временный выход. Сейчас она он ответит ей, она – ему… снова повиснет неловкая пауза, из которой оба будут мучительно искать выход, и кто-нибудь, конечно, его найдет, но… А, к черту.
– Потому что в таком случае мне было бы жаль потраченных тобою сил. Ты проводишь меня, Аластор? – МакГонагалл берет в руки волшебную палочку, и ее мантия, сохнущая у огня, окутывается белым теплым паром. Хорошо, что можно не ждать, пока одежда высохнет традиционным способом. – До порога.
Если рассуждать по-хорошему, то не стоило бы сейчас оставлять его в одиночестве. «Но сколько я могу думать о других? О каждом из них? Неужели, скажи мне, я должна даже о нем переживать, как о малом ребенке?» – сейчас же возражает она себе. Мантия сердито встряхивается, разгоняя облачка пара, и… падает прямиком в прожорливую пасть пламени. Женщина провожает ее растерянным взглядом: она настолько не ожидала от себя подобной рассеянности, что сейчас хоть смейся, хоть плачь. И смех, и злость разбирают ее в равной степени. Это же надо! Надо было просто сказать «Муди, ты настолько выбил меня из колеи, что я не способна на элементарное колдовство. Поздравляю», а не строить из себя неизвестно что. Так нет же.
– Гхм… м-да. Нет, подожди, прогулка откладывается. Попробую отобрать у твоего дома остатки одежды, – напускная невозмутимость – единственное средство защиты сейчас. И от того, что снаружи, и от того, что внутри. МакГонагалл поднимается с кресла и подходит к камину ближе на пару шагов, поворачиваясь к Аластору спиной. Возможно, если не смотреть на него, то можно собраться с силами и уйти достойно. При своих вещах хотя бы.
Минерва честно попыталась поддержать его игру. Аластор уже открыл было рот, чтобы рассказать про этот домик, что он принадлежит родителям, а до них принадлежал еще каким-то древним Муди, что в нем по большому счету никто не живет, но чтобы пойти уединиться от мира, он подходит идеально, что сюда можно было сбежать подготовиться к экзаменам или напиться с какого-нибудь горя...
Но тут она передумала слушать и засобиралась.
Аластор закрыл рот. Ну в каком-то смысле она была права. Они оба по большому счету не любили фарс и светские церемонии там, где этого можно избежать. Но раньше, чтобы избежать фарса, они предпочитали выяснять прямо, что происходит, а не прекращали разговор на полуслове. Или все, что было раньше, уже утратило актуальность?
- Провожу, конечно.
Минерва взялась досушивать мантию. Аластор о своей не беспокоился, постоять пять минут на крыльце не требует верхней одежды, а когда настроения становятся саморазрушительными, она и вовсе противопоказана. А настроения, увы, становились.
По-хорошему она была права. Может, это вообще был единственный способ сохранить сколько-то человеческие отношения - выбрать максимально возможную дистанцию. Все люди, которые подходили к нему слишком близко, рано или поздно не выдерживали такого счастья и исчезали. Может быть, выбор был общаться с ней весь следующий век, но понемногу, или сблизиться на несколько недель и разойтись навсегда. Оба варианта были хуже.
Сохраняя хорошу мину, Минерва досушила мантию... и уронила ее в камин. Словно она была без году неделю стажером в аврорате и срашно нервничала на первом тесте. А он, черт побери, любил эту женщину и знал, когда она нервничает. Сейчас она нервничала в квадрате и прятала от него лицо. Это при том, что ее вообще мало чем можно было смутить.
Вместо того, чтобы предпринять очередную бездарную попытку все загладить, Аластор вдруг разозлился. Не на нее, на чертовы законы подлости, превратившие момент, когда он раз в жизни попытался признаться в любви, - в эту натужную тягомотину. Исправить это было уже нельзя, а вот испортить окончательно - еще можно.
- Подожди пять минут, - сказал он сердито, - я найду тебе мантию. Если ты спасешь останки этой, Альбус решит, что я пытался тебя сжечь. Или можешь вернуться в Хогвартс летучим порохом, в твоем кабинете вроде был камин. Или аппарировать к Августе. Но прекрати паниковать, ради мерлиновых кальсон. Я не сказал и не сделал ничего такого, чтобы убегать отсюда, впопыхах хватая вещи. Я этого не заслужил, черт побери.
Ну вот и испортил. Сделал все, что мог, так сказать.
Аластор манящими чарами призвал одну из собственных мантий, которая для разнообразия не была форменной, парой заклинаний на глаз укоротил полы и рукава, чтобы сократить разницу в масштабах. Потом протянул получившийся шедевр Минерве.
- Держи. Наверное, по темноте в этом можно показаться на люди... Нет, стой. И как теперь дальше?
Всю продолжительность этого "дальше" он осознал совершенно внезапно. В основном это пространство заполняла работа, частично - каникулы с Эм, но на месте тех редких часов, которые удавалось урвать на общение с Минервой, зияла тоскливая пустота. Зияла, черт бы ее побрал, так, что Аластор ничего, кроме нее, больше не видел.
- Это все?
– Ты не заслужил того, чтобы я убегала от тебя, но я, разумеется, заслужила эту отповедь, хотя бы за то, что не сыграла по твоему сценарию, верно? – его злость удивительным образом ее успокоила. Она обернулась – чуть резче обычного, – вскинула голову и не спросила, не укорила, а осведомилась как будто бы между прочим. В ней по-прежнему боролись две стихии чувств: неловкость, сожаление, огорчение и виноватость с одной стороны, а с другой – нежелание чувствовать себя таковой, несогласие с тем, что в сложившейся ситуации виновата она одна. Они то и дело отвоевывали друг у друга первенство, создавая внутри совершеннейший разлад. – Возможно, так и есть. Однако я, хоть и умею вести беседы из области высокой дипломатии, терпеть не могу этим заниматься. Я ответила так, как подсказывает мне здравый смысл… и прочие органы. Я ухожу, потому что не хочу заставлять себя и тебя делать хорошую мину при плохой игре.
Здравый смысл, вот именно. Именно его она ставила во главу угла, именно на него полагалась, именно его МакГонагалл более всего боялась потерять. Боялась потерять голову, лишиться того, что позволяет ей вот уже не один год существовать на свете в согласии с самою собой. Не будь этого страха… нет, этого парализующего ужаса перед собственными эмоциями – и, возможно, все могло бы стать иначе. Минерва отдавала себе в этом отчет, да только какой в этом толк, если изменить это невозможно? По крайней мере, сейчас.
И уж совсем не вовремя вспомнилось то, что ее детям могло бы быть… лет по пять-семь? Они бы впервые ощутили в себе способности волшебников. Ей пришлось бы их прятать. И все это – только потому, что рядом оказался не в меру симпатичный юноша. Да, с тех пор она слегка научилась разбираться в людях. Да, Аластор не похож на Дугала ни с какого ракурса. Но любовь… Любовь не изменилась. А ее жизнь не предназначена для любви.
– Но за мантию спасибо, – у Минервы даже получается искренне улыбнуться, когда в руках у нее оказывается одежда Аластора. Хороший подарок по случаю неудавшегося свидания. Отличное напоминание о том, что неожиданности могут подстерегать где угодно, раз уж даже такой надежный человек, как Аластор, взял да и влюбился. Непонятно пока только, что делать с этой мантией: запрятать на дно шкафа или повесить у изголовья кровати? А значит, нужно выбрать третий вариант… – Я верну, обязательно. Ну… как что? Ты пригласишь меня в «Три метлы», а я принесу тебе твою мантию. Я посмотрю, что еще из трансфигурационных формул тебе могло бы пригодиться, а ты расскажешь мне, что твои стажеры за время праздников растеряли остатки совести и мозгов.
«Вернемся к общечеловеческим темам» – мысленно передразнивает МакГонагалл ранее сказанную ей фразу и показывает язык. Тоже мысленно. Она уже бросила попытки реанимировать свою мантию и отдала ее останки на растерзание каминному огню, а сама, накинув на плечи мантию Аластора, сделала несколько нетерпеливых шагов к выходу. Затягивать разговор на пороге ей не хотелось, долгие проводы – лишние слезы.
А ведь сейчас бы просто обернуться кошкой и зарыться с головой в ледяной рассыпчатый снег, сейчас бы убежать, пользуясь тем, что так рано ее никто не ждет. В Хогвартс? К Августе? Удивительно, что он не понимает… или понимает, только хочет задеть ее и этим в том числе? Она ведь никому не сможет рассказать об этом дне. Только опустить в Омут памяти новую серебристую ниточку…
- Ты очень мне льстишь, предполагая, что был еще и сценарий, - огрызнулся Аластор.
Чтобы придумать сценарий, надо хоть сколько-то чувствовать, что контролируешь ситуацию и понимаешь, что происходит. В теории он, наверное, понимал, но контролировать...
Потом до него вдруг дошло, что она могла посчитать сценарием весь сегодняшний день, от приглашения поразвлекаться в Шотландии, до посиделок с бутербродами, а теперь он злится, что коварный план соблазнения не сработал, и пытается навесить на нее чувство вины. Великолепно. Именно такое впечатление следовало создать.
- К черту дипломатию. Мне достаточно знать, что ты не хочешь оставаться. Просто не думал...
...что это будет тебе настолько неприятно.
Аластор попытался сформулировать эту мысль как-нибудь правильно. Так, чтобы в ней содержалась только попытка объяснить, без непредусмотренных упреков и лишних обид. Но в такого рода формулировках он не был силен и вдобавок подозревал, что чем больше будет говорить, тем больше придется объяснять дополнительно. Так что он махнул рукой и не стал продолжать. Пусть уж этот разговор поскорее закончится, что бы там ни было дальше. Говорить о собственных чувствах оказалось слишком трудно и как-то даже... не слишком прилично. Как вывернуться наизнанку, а потом снова быстренько завернуться назад, потому что увиденное ей не понравилось. Да ему самому, черт побери, не нравилось, но скрывать это было так же легко, как и торчащий в голое топор.
Минерва взяла мантию и даже вежливо улыбнулась. Аластор обозначил ответную вежливую улыбку, но принять ее тон не получилось. Делать вид, что не произошло ничего, был не готов уже он, это уже скатывалось в ту самую дипломатию, которая приедается слишком быстро.
- К вопросу о сценариях. Делать плохую мину я не буду, а игра не станет лучше. Есть вероятность, что твой здравый смысл снова велит тебе уходить через пять минут, а в следующий раз не приходить. И кстати, я отлично понимаю твой здравый смысл. Но подумай ещё, точно ли он не против сходить в "Три метлы".
Минерва набросила его мантию и двинулась к выходу, Аластор пошел за ней. Удерживать ее еще какими-то способами было неуместно. Вообще удерживать было неуместно. Если бы она захотела остаться, можно было бы вместе придумать, что с этим делать. Придумывать что-то в одиночку было тошно.
Он открыл Минерве дверь, следом за ней вышел из дома. Было темно, вода Лох-Шин в сравнении с заснеженными берегами казалась черной. Аластору вдруг стало невыносимо жаль веселья, каким был наполнен весь этот день, и того, что оно уже не вернется, а насыпать снега Минерве за шиворот больше не кажется смешным.
Он спустился с крыльца, слепил снежок, подкинул в руке - и уронил в ближайший сугроб, поскольку достойной цели не намечалось. Возвращаться к камину и глинтвейну не хотелось, пожалуй, стоило проветриться и остыть. Аластор еще какое-то время смотрел на озеро, которое нисколько ему не возражало, потом хотел обернуться к Минерве, но пока собирался, услышал хлопок аппарации, и потому оборачиваться не стал.
Вы здесь » Marauders: Pumpkin juice! » Страницы прошлого » Я старый солдат
