Англия была симпатична Долохову, насколько может быть симпатична страна, где каждое явление солнца - национальный праздник. Он смирился с туманной промозглой весной, с пасмурным летом и вечной сыростью, жалоб на которую суровые англичане не понимали вовсе. Порой Антонину казалось, что они гордятся своей скверной погодой, закалившей не только их тела, но и их души, и каждая минута слабости малодушных гостей их прекрасного острова заставляет их заливаться торжествующим смехом, сидя у камина в грозовую ночь, в поместье, почерневшем от времени и дождя.
Однако он понял, что ничего не знал о дожде, когда наступил август и Литл Хэнглтон начал медленно погружаться в болото, являя собой подобие Китеж-града, только с английскими газонами. Антонин созерцал это, внутренне содрогаясь от понимания, что виденное им - не эсхатологические предвестья, не грозные знаки надвигающейся беды, о нет. Просто английское лето; наслаждайся - или умри.
Долохов поселился в фамильном доме Волдеморта по его приглашению и не делал пока что попыток найти себе новое жильё. Присутствие Дорода сделало заброшенное здание более чем пригодным для жилья, и, признаться, Долохов не мог позволить себе снимать квартиру, поскольку не имел постоянного дохода в Англии, а права обеспечивать себе этот доход пока не имел по причинам скучным и бюрократическим.
Таким образом, по большому счёту он вел привычную албанскую жизнь на новом месте: посещал новые места и искал новые знания вместе с лордом. Этот момент постоянства служил ему опорой, когда Антонин случайно смотрел в окно, и болото смотрело на него в ответ.
Сегодняшний вечер должно было скрасить появление Рейнарда Розье, который симпатизировал Долохову примерно в той же степени, в какой симпатизировали ему низкие серые облака, распростершиеся над Альбионом. Иными словами, Розье плевал на Антонина чуть более пренебрежительно, чем требовала маска тотального равнодушия, и чуть более сдержанно, чем это требовалось для симметричного ответа. И этим он чрезвычайно нравился Антонину, ведь что может быть прекраснее наблюдения за чужим раздражением, когда сам ты избавлен от необходимости достойно среагировать.
Сидя на широком подоконнике, он снимал копию с самого ветхого из фамильных пергаментов, который предпочел рассыпаться в прах существованию на дождливом острове, и уговоры Антонина не убедили его переменить решение.
- Если я не ошибаюсь, - произнёс он с подоконника, поднимая взгляд на лорда, - таковы были правила. Желающие издавать труды, посвящённые Искусствам, должны были уделять некоторое количество строк предупреждениям о вреде и греховности этой отрасли знания. На месте моего почтенного предка я тоже позаимствовал бы эту часть из сочинений более ранних авторов. А если я ошибаюсь... Что ж, мне придётся с прискорбием признать, что возможно, у моих родственников когда-то были моральные принципы.
Антонин выразительно пожал плечами и начал собирать работу. Говорить с Волдемортом, уделяя основное внимание сторонним вещам было занятием невежливым и опасным.
- Дород. Убери.
Пергаменты исчезли, эльф не стал даже являться в комнате, вынуждая господ обратить на него внимание. Благодаря этой понятливости последний раз ему приходилось наказывать себя ещё в Албании. Антонину нравилось чувствовать себя великодушным хозяином, и он не хотел расставаться с этим ощущением.
- Если позволите, милорд, я нахожу здесь определённую иронию, ведь противник, имеющий мощные щиты и способный быстро восстановиться, гораздо вреднее для "других людей", чем лишенный всего этого. Что же до дела...
Долохов повернулся к Розье. В том, чтобы спорить с нерасположенными к нему людьми, он находил своё удовольствие, ведь чаще всего их раздражал тот факт, что им осмелился возразить этот неизвестный выскочка. Антонин был младшим в кругу сторонников Волдеморта, но именно ему выпало сопровождать лорда в последние пять лет, и он был первым, кто получил Метку. Английская зависть, такая же холодная, как и английское лето - вот чем встретили его многие из этих людей. Но вносить ли в список завидующих Розье, Долохов ещё не решил, ведь порой такие вещи непонятны с первого взгляда.
- Ты ошибаешься, Рейнард. Когда речь заходит об Искусствах, неточность формулировок недопустима, более того - она смертельна. Тот, кто пишет о них, должен быть уверен, что имеет в виду только и именно то, что написал.
Вооруженные люди, не настроенные убивать или быть убитыми сегодня до обеда, обычно вежливы друг с другом. Почитатели Искусств также стараются быть вежливыми друг с другом во избежание похожих эксцессов и с учётом того, что знатоки в этой сфере могут не остановиться на убийстве оппонента.
- "Способных нанести вред", написано в этом пергаменте. А теперь скажи, что неверно установленный темномагический щит никогда не повредит хозяину. Или скажи, что методы восстановления, описанные дальше, безвредны и не требуют строжайшего контроля. Но ты не можешь этого сказать, потому что знаешь, как опасны любые инструменты Искусств, на что бы они ни были направлены.

Отредактировано Antonin Dolohov (2015-03-24 20:59:05)

Рейнард перевел взгляд с однокурсника, ставшего лидером, на Долохова. С самого начала он относился к этому русскому с изрядной долей недоверия, не особо понимая, каким образом пусть даже талантливый, но совершенно чуждый человек, мог приглянуться Тому. Не было особых сомнений в том, что Антонин - это ценное и полезное приобретение, что он обладает знаниями и навыками, бывшими небесполезными. Но Розье был убежден, что в их рядах он взлетел слишком высоко - и неоправданно высоко. Было что-то нехорошее в его одержимости Искусствами, и постепенно Рейнард приходил к выводу, что смущают его не долоховские знания и старания, а долоховские цели. Том знал, для чего ему нужны глубины Темного искусства. Каждый из них, первых Вальпургиевых рыцарей, знал, какие усилия и для чего принимаются. Сам Розье работал, как проклятый, каждый день погружаясь в океаны слов и формулировок, в которых должны были бы расставлены тайники с помощью для своих и ловушки для других, для тех, кто не знал, за что можно зацепиться. В слове, в абстрактном слове, он должен был поместить реальную выгоду, его искусство сводилось к конкретной прикладной цели. К чему сводилось искусство русского? Какие личные мотивы он преследовал? А ведь ему откровенно нравится происходящее, нравится стоять за плечом Реддла, нравится, что из его рук набирающий обороты Волдеморт принимает немаловажные знания. И нравится чувствовать себя тем, кто первым получил реальный знак принадлежности к их Организации. Даже раньше, чем те, кто были с Лордом с самого начала.
- Ты ошибаешься, Рейнард.
Розье улыбнулся самым уголком рта. Не ошибаются только те, кто не действуют, не ошибаются только те, кто существуют в вакууме и пустоте абстрактных суждений. Рейнард в этой пустоте отдыхал, его мозг и память путешествовали по глубинам лимба бесконечной философии, чтобы на утро вывести из этой философии очередную этическую норму, которую далеко не всем было по силам оспорить. Чистую, хрустальную, парящую над темными глубинами рассуждений мысль, пробившуюся через чистилища умозаключений и чужого пережевывания и все же сохранившую саму себя. Темнота Искусства, сравнение Добра и Зла, Пользы и Вреда - все это было лишь базовыми понятиями, самыми простыми и от того самыми недоступными. Глубина из была настолько необъятной и настолько субъективной, что в них можно было только верить, только принимать такими, какими спроецировало их собственное сознание... Ну или сознание более сильного лидера, убедившего, что ему виднее, во что тебе положено верить.
- Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет, - процитировал он из Шекспира, парируя тему неточных формулировок,
- Мы рассуждаем о последствиях магии, которую принято называть Темной и которой принято давать несущий отрицательный смысл, "злой" ярлык, или о том, что благодаря факту наличия этого ярлыка общество может попытаться навсегда упрятать тебя в Азкабан или устроить романтическое rendez-vous с дементором? Мальчишка, схватившийся за темные книги и размахивающий палочкой, выкрикивая темные заклинания, скорее принесет вред самому себе, чем другим. Он - зло, он влез туда, куда влезать опасно. Но немногие поймут, что зло в его действиях было не опасностью его желаний, а отсутствием понимания, какую ответственность он берет на себя, проецируя свои желания сильной же магией. Поэтому Темные искусства должны практиковаться руками мудрыми и разумными, готовыми к этому, избранными. Они меняют мир, господа, меняют так, как ничто иное. Изменения порождают страх. Страх порождает нестабильность. Нестабильность порождает неконтролируемую агрессию, безумство, и безумство уже и будет... Злом.
Мужчина сцепил ладони в замок, наблюдая за энтузиазмом, захватывавшим его лидера. Реддл в деле всегда был заразительным, его энергия пропитывала окружение, в его присутствии хотелось прыгнуть выше головы и сотворить невозможное. Что ж, именно этим они и занимались.
- В конце концов, что такое победа над смертью, если не чистое созидание. А если Искусства способны на это - значит способны на все,
- Здесь вы абсолютно правы, милорд. Пустота и бездействие - зло, разрушение - нормальная и естественная часть любого процесса, необходимая для нового творения, для нового созидания, и злом быть не может. В созидании нет оттенков, нет субъективности, оно существует над этими понятиями и подчиняется только воле и силе. Возможности, соответствующие своим масштабом желанию, приводят к изменению порядков и изменению субъективных представлений о любых внутренних установках, не важно, насколько давно они были созданы, - он кивнул на фолиант, отложенный Лордом, - Все это не будет иметь значения в мире, где отличаются сами критерии сравнений, где побеждены и перерождены базовые столпы понятий. Где, например, побеждена смерть.

Отредактировано Rainard Rosier (2015-03-26 15:42:14)

Судя по тому, что на этой встрече лорд предпочел беседовать с Розье, Долохов успел утомить его своими рассуждениями ради рассуждений за предыдущие дни. И это было неудивительно, ибо шокированные красотами английской природы люди не всегда способны удержать свои эмоции в себе, а порой созерцание этих чудес приводит их мысли в такой беспорядок, что они начинают излагать их бесконтрольно, не всегда соотносясь с пожеланиями удивленных слушателей. Увы, Долохов был всего лишь человеком и не всегда мог справиться с собой, и он надеялся на великодушие собеседников, способных учесть его объяснимые слабости.
Поэтому он светски улыбнулся Рейнарду, которому досталась большая часть внимания Волдеморта и который, судя по его просветлевшему взгляду, был немало этим счастлив, и отвернулся к окну, что тоже в своем роде могло считаться ошибкой, ибо созерцание некоторых вещей могло только усугубить его душевную травму. С другой же стороны, есть предел и страданиям, которые способно воспринять человеческое существо, и Антонин рассчитывал наконец приблизить тот момент, когда он его переступит.
В то же время он продолжал слушать, о чем говорят в комнате, не желая упустить ни чего-то важного, ни возможности в очередной раз высказаться, если его озарит новая удивительная мысль в подходящий момент. Мысли не были расположены озарять его, но он расслышал тихие шаги, приближающиеся к его подоконнику, и обернулся, чтобы увидеть, как лорд не спеша подходит и останавливается рядом с ним. На его лице читалось недовольство, поэтому Долохов опустил голову, не дожидаясь указания на вызвавший это недовольство повод, поскольку самого факта было более чем достаточно, чтобы обеспокоиться своими перспективами на сегодняшний день, а может быть, и на следующие за ним дни.
- Да, милорд. Я понял вас.
В действительности он следил за словами и именно потому выбрал формулировку "многие из нас" вместо "все мы", и этого было достаточно, чтобы не желающие причислять себя к названной категории могли этого не делать. Более того, Антонин был уверен, что лорд заметил это, иначе замечание могло быть получено в гораздо более наглядной невербальной форме, однако демонстрировать несогласие и уверенность в своей невиновности при свидетелях было бы очень серьезной ошибкой. Впрочем, потребовались бы очень веские причины отстаивать свою правоту - а значит, неправоту лорда - даже и наедине.
Долохов поднял голову, только когда Волдеморт отошел, заметил в глазах Розье характерный блеск, и снова улыбнулся ему. Ничто на лице уважаемого соратника не выдавало торжества, но Антонин знал, что в минуты, когда посрамлен их оппонент, люди обычно торжествуют. Как и с какой целью можно было помешать стороннику лорда наслаждаться редкими минутами триумфа? Антонин не находил в этом никакого смысла и охотно жертвовал собой, чтобы Рейнард мог немного порадоваться.
- Я обнаружил одно интересное семейное проклятие, которое обычно использовали как метод убеждения и, хм... дешифровки сведений, - Антонин легким движением губ обозначил, что эту фразу каждый может толковать в меру своего жизненного опыта. - Оно заставляет кости крошиться на фракции любого удобного размера. Изначально оно было рассчитано на живых существ, но я немного поработал с ним и теперь могу предположить, что итоговый вариант возможно применять к любым материалам и в более широких масштабах, возможно, для разрушения зданий, не защищенных чарами.
Несколько домов в окружавшей Долохова деревне несомненно заслуживали этой участи как созданные с нарушением всех мыслимых и немыслимых канонов архитектуры и эстетики. Но не желая ошибаться второй раз подряд, он не стал рекомендовать для пробы сил ни одно из этих зданий - на тот случай, если лорду важно, что именно это уродливое сооружение особенно хорошо оттеняет совершенство его фамильного поместья.
- Пока что я успешно опробовал метод на груде битого кирпича, но ещё не выбрал более масштабный обьект для продолжения опытов.

Этот жест, такой знакомый, полный удивительного доверия - протянутая рука. Когда-то мужчины протягивали пустую ладонь, давая проверить, что они не вооружены (удивительная наивность даже для того времени), теперь протянутая ладонь, даже пустая, могла убить. Но в эту минуту смертью не пахло. В эту минуту была лишь вера в своего лидера, легкое разрешение переносить себя куда угодно, хоть на край света.
На край света он и перенесся. Розье повел плечами - капли забирались за воротник мантии, холодный ветер бил в лицо. Острый горько-соленый запах морской воды слабел под пресными потоками дождя. Рейнард повернулся к морю, подошел, вслед за Лордом, к самому краю. Здесь в паре дождь-море побеждало последнее, брызги на лице стали солеными.
Он совсем не собирался мокнуть дальше, тем более - лезть в море. Его мантия стоила столько же, сколько в его  детстве отец отдавал на хозяйство недели на три, не меньше, и минимум пару лет карманных расходов. Сейчас эта сумма уже не казалась такой невозможной, но привычка беречь вещи никуда не пропала.
Том шагнул вниз, в стихию, скрывавшую вход в обозначенную пещеру. Стоять на берегу дальше не представлялось возможным - у них не было особого выбора. Бретонец обернулся к Долохову.
- Что ж, придется освежиться. Уверен, оно того стоит, - Рейнард не удержался, взмахнул палочкой, отражая большую часть летящих в лицо брызг.
Слизерин ассоциируют с водной стихией. Вода, пластичная, проникающая всюду, подвижная, дающая жизнь и жизнь отбирающая, как ничто другое подходила большинству целеустремленных, умеющих добиваться своих целей слизеринцев. Но это совершенно не означает, что все они питают страсть к этой стихии. Бретонец любил созерцать необъятные морские просторы, любил спокойную непоколебимую вечность подземных озер, наслаждался величавым течением рек, но лезть в них совершенно не собирался. Это пространство, настолько подвижное, что контролировать его было настоящей пыткой, претило ему. Борьба со стихией давалась ему тяжко, а наслаждаться им, находить с ним общий язык, он, увы, не умел. Этот дар был неподвластен бретонцу.
Розье замер на краю, в легком сомнении раздумывая над движением. Том знал, что там, внизу, что внутри, они - нет. Но у них было доверие и понимание, что лидер не заведет в беду своих сподвижников. Рейнард сам занимался вербовкой, сам встречался с будущими неофитами, и предупреждал их о ключевой составляющей кодекса Пожирателей - Наставнику веришь даже тогда, когда ничего не понимаешь. Если лидер говорит, что снег черный, значит, снег черный. Если лидер говорит прыгнуть со скалы, значит, нужно прыгнуть со скалы. Если шагать в пропасть, значит, в пропасть...
Бретонец вдохнул поглубже.
Il faut avancer pour ne pas perdre l'équilibre* - пробормотал он сам для себя, и шагнул вниз за Наследником.

Волдеморт жестом велел присоединяться, и Долохов аппарировал снова, вплотную к входу в пещеру, в соленую и холодную, но по-летнему холодную воду английского моря, и сначала нырнул с головой, но тут же вынырнул, радостно отфыркиваясь, и поплыл вглубь узкого прохода, не особо заботясь о том, чтобы освободиться от сковывающей движения мантии. Чтобы это обстоятельство существенно затруднило ему дорогу, здесь было слишком слабое течение, а вернее, течения не было вообще. Поэтому он просто получал удовольствие от движения и от того, как славно море освежало после духоты Литтл Хэнглтона.
Но как и всякое настоящее удовольствие, это было мимолетно кратким. Долохов доплыл до пещеры, прежде чем успел согреться от плавания. Он выбрался из воды и первым делом тщательно отряхнулся от воды и потянулся (львиная доля брызг досталась Розье, и ни одной - Волдеморту), и лишь затем обсушился с помощью пары несложных заклинаний.
Пещера была невелика, и здесь воистину было чем заняться. Антонин прошел вдоль стены, пробуя камень ладонью, и убедился, что тот имеет достаточную плотность и прочность, чтобы пещера не обрушилась на их головы при первом же неосторожном заклинании. И благодаря тому, что о соответствии этого места каким-то требованиям сейчас можно было не заботиться, это весьма и весьма вдохновляло.
Антонин вынул палочку и занялся предложенной аркой. Сначала в ход пошли защитные заклинания, чтобы падающие камни не отлетали в него, в лорда или в Розье. Который отнюдь не спешил воспользоваться всей широтой предложенных ему возможностей и перекладывал на лорда ответственность выбора, какую именно магию стоит использовать. Антонин стоял к нему спиной, а потому мог не скрывать скептического выражения лица.
- Ludzi słuchaj, a swój rozum miej, - сказал он нараспев, зная, что Рейнард не поймет, но тем не менее - поймет, и сосредоточился на заклинании.
Ровно по очерченной лордом линии медленно пошла широкая трещина, от которой внутрь очерченной арки зазмеились более мелкие, и наконец раскрошенный камень со стуком, а потом, когда выросла горка щебня - с шуршанием посыпался вниз. Долохов не опускал палочку, пока в сплошной стене камня не выросла ниша с полметра глубиной. Затем он подошел ощупать своды и с неудовольствием убедился, что они выходят не такими ровными, какими их хотелось бы видеть. Впрочем, до чистовой отделки дело еще не дошло. Антонин удалил гору щебня при помощи Эванеско и принялся углублять нишу, пока она не достигла метровой глубины. Затем он снова избавился от мусора и остановился в раздумьи.
Всего лишь просторная ниша - это недостаточное применение фамильной магии. Просторную нишу легко обустроит любой выпускник из любой, не обремененной долгой историей семьи, для этого нет нужды изучать старинные заклинания и переделывать их... это не тот созидательный потенциал, ради которого стоило прилагать усилия.
Долохов постоял немного, приложив ладонь к скале и прислушиваясь к этому месту, к таинственной жизни невообразимой каменной массы, пытаясь увидеть, чем она могла бы стать, что можно выточить из нее, не нарушив ее равновесия. Возможно, это было лишь отголоском суеверий, свойственных его отдаленным предкам и не имело никакого практического смысла, но несколько минут молчания, дающих возможность сосредоточиться в поисках вдохновения, не были лишними и сами по себе. По истечении этих нескольких минут Антонин открыл глаза и выбрался из ниши.
- Нам нужна вторая пещера, - уверенно заявил он, глядя на Волдеморта и Розье. - Предполагаю, что двухметровая перемычка будет достаточно прочной, чтобы не разрушиться при ее обустройстве.

Розье улыбнулся. Опытный руководитель и не менее опытный исполнитель, он знал, что неправильно понятное задание ничем не отличается от неправильно выполненного, а неправильно выполненные задания никого не радуют, даже если на выходе получилось что-то красивое. Поэтому, если задание кажется недостаточно точно сформулированным, а в мыслях нет уверенности, что собственный экспромт будет уместен и именно его от тебя и ждут, то лучше уточнить. В самых изысканных, конечно, выражениях.
Он обернулся на Долохова, возомнившего себя почетным рудокопом и стремящегося, видимо, закончить пятилетку по добыче щебня даже не в три, а в один год.
- Здесь все может быть чертовски нестабильно. Все, что касается эмоций, весьма энергозатратно, учти, - предупредил бретонец, поднимая палочку.
Много сильной магии в замкнутом пространстве - это очень красиво и очень захватывающе, воздух начинает буквально искриться и плавиться, и каждый вдох будоражит разум и душу. Коллективное творение приводит к самым удивительным и могущественным результатам, но только тогда, когда кастующие движутся в одном направлении, когда они объединены единой целью. Еще на заре магии, тогда, когда неопытные, не осознающие себя волшебники были лишь замотанными в шкуры шаманами, а из инструментов у них были, дай бог, связка клыков да какая-нибудь черепушка, стало понятно удивительное воздействие общей идеи. Племя, собравшееся вокруг костра в ритуальной пляске, доходящее до иступленного экстаза в своей вере в чудо, могло действительно добиться этого самого первобытного, дикого, грубого чуда одной лишь силой своего поразительного желания. Они разбивали булыжником тонкий хрустальный бокал, полной магического вина, и облизывали мелкие капли, оставшиеся на их пальцах после этого святотатства. Шли века, менялись методы, чудо стало осознанным, а настоящие маги научились бережно отпивать лучшее из вин, смакуя его на небе, наслаждаясь тонкостью его аромата и красотой букета. Волшебство приобрело эстетику, а эстетика, отточенная поколениями в рамках одного рода, становится чем-то большим, чем просто радующее глаз понятие.
Розье повел рукой, волшебная палочка, как палочка дирижера, вывела первую ноту... И по пещере понеслась незримая музыка, неосязаемая, но ощущаемая где-то в самой глубине сердца музыка. Хор золотых голосов, идеально подобранный, ни единого лишнего, фальшивого звука, взял тон где-то под сводами, и будто разлился из под этих сводов ароматный медовый свет, искренний и чистый. Рейнард читал заклинание - латынь, древняя, искренняя, изредка сменяющаяся то старофранузским, то староитальянским, казалась сухим текстом, выведенным в партии, который тут же подхватывал неслышимый хор, преобразуя в свою идеальную музыку. За несколько секунд все пространство пещеры оказалось пропитанным счастьем и радостью, настолько ощутимыми и концентрированными, что сознание начало дрожать под их натиском. Бретонец повел левой рукой, будто смахивая часть волшебства с тройки магов и тем самым огораживая их от ошеломительного воздействия неслышимой музыки. Потому что немыслимое счастье не так страшно, как его потеря. А заклинание, не прерывавшееся ни на мгновение, приобрело новые ноты. Золотистый свет резко устремился обратно вверх, потоки его схлестнулись, на ходу меняя цвет на яростно-алый, как самая кровь. Сменилась и партия неслышимого хора. Теперь это был не гимн свету, а плач, зовущий, полный тоски и отчаяния крик, мольба о помощи. Розье поморщился - собственное заклинание давалось тяжело. Волшебство брало шаблон в душе творящего, и, многократно усиливая этот шаблон, создавало нечто невыносимо-идеальное. Не удивительно, что жуткую, отчаянную пустоту заклинание разобрало из его собственных страхов и опасений, запрятанных так глубоко, чтобы о них можно было забыть даже самому, и все равно, отдельными, особо темными ночами, напоминающими о себе.
Рейнард поднял палочку, формируя потоки в небольшой, не крупнее квоффла, шар. Энергия поменяла цвет - с алого на прозрачный, с легким серебристым блеском - блеском чистейшей воды. Маг опоясал шар заклинанием, затем, в другом направлении - еще одним, и все для того, чтобы заставить энергию держать форму и стабилизироваться на одном месте. Это была заготовка, концентрированная заготовка отчаяния, потери и ужаса, сводящая с ума своей необъяснимой притягательностью. Бретонец смахнул со лба пот. Торопиться было некуда и незачем, красоту стоило наводить постепенно и осторожно, не расходуя сил зазря. Исходящий от шара лунный свет заиграл в кристаллах пещеры.

За то время, которое Долохов провел во глубине английских руд, Рейнард успел создать нечто неопределенного назначения, но определенно приятное на вид, ибо светящиеся серебристые субстанции принято считать эстетичными и радующими взор. Впрочем, некоторое время будучи знакомым с мистером Розье, Антонин предпочел бы наблюдать за его созданием с почтительного расстояния и ни в коем случае не трогать руками, а кроме того, он не хотел бы, чтобы подобное великолепие плавало в его бассейне - разве что на то будет непререкаемая воля Волдеморта.
По-прежнему посмеиваясь, он провел лорда и Розье в новый зал и был приятно польщен заслуженной похвалой, поскольку делом своих рук он имел все основания гордиться.
Лорда несомненно посетило вдохновение, и это обещало нечто интересное, хотя и должно было твориться во имя Мерлина, прославившегося сводничеством и кальсонами. Долохов прошел по дорожке, которую Волдеморт создал на поверхности воды, прислушиваясь к ее колебаниям под ногами. Ощущение было интересным, а в сочетании с библейскими аллюзиями даже в чем-то волнующим, хотя истово верующих людей в роду Долоховых не наблюдалось уже многие поколения, как бы порицаема ни была эта позиция в разные времена.
Затем лорд создал подобие Грааля, и снова оставалось только любоваться тем, как охотно магия подчиняется ему, как радостно слушается камень, принимающий по его воле прихотливые формы, и как органично все это выглядит вместе: и бассейн, который, пожалуй, наличием острова уже заслуживал названия озера, и пещера, и каменная чаша в самом сердце этого уютного места.
Светящаяся субстанция Розье переместилась в чашу, хотя наверняка не являлось чем-то, что хотели бы видеть содержимым своего трофея все искатели Грааля, несмотря на то, что сейчас вещал об этом Рейнард.
- Не хватает погибших рыцарей, - задумчиво произнес он. - Всех этих романтиков, которые так и не добрались до чаши. Было бы неплохо, если бы они укоризненно смотрели со дна и выступали предостережением для неосторожных.
Долохов обошел рукотворный остров по самому краю, вглядываясь в холодную темную воду и представляя себе, как сквозь нее будут просматриваться бледные человеческие тела, и пришел к выводу, что эта деталь задаст правильную гармоничную атмосферу.
- Должна быть лодка, - задумчиво изрек он, завершая обход островка. - Если я помню ваши легенды верно, должна быть лодка, перевозящая на Авалон.
Он вынул палочку, и в самой глубине озера толща воды разделилась, формируя остов лодки, и он начал медленно подниматься к поверхности, обрастая обшивкой, выращивая скамьи, уключины и даже весла. Работа с водой - текучей, пластичной, непостоянной субстанцией - была одним из его любимых умений.
- Вода и в ней лодка, состоящая из воды, - произнес Долохов, по старой привычке - нараспев. - Трансфигурация непостоянна, все эти ненужные ограничения... Я наложу чары, и это суденышко каждый раз будет создаваться из воды, когда в нем возникнет нужда, и снова становиться водой, когда сослужит свою службу.
Пока он говорил, лодка обрела законченную форму и остановилась, слегка покачиваясь на гладкой поверхности озера. Антонин ступил в нее, взмахнул руками, сохраняя равновесие, и заставил свой крейсер проплыть половину пути до берега и вернуться обратно, сожалея лишь об одном - о том, что надпись "Аврора" имела в этой стране неуместный в данных обстоятельствах контекст.
- Пожалуй, в этой легенде нет места Харону, и я должен сойти на берег.

Все выходило правильно, красиво и органично, а Розье, будучи ценителем прекрасного, не мог не радоваться такому течению событий. Он завершал работу над "Граалем", лишь краем глаз наблюдая за махинациями Антонина, и с удовольствием отмечал эстетичность его работы. Да, он не доверял славянину. Да, он не понимал, почему именно он первым удостоился Метки. Да, он до сих пор не признавал, что Долохов может быть так безоглядно предан их Делу, как показывает. Внешне - идеально, никто не спорит. Но Рейнард не верил в мир без личного интереса. Пресловутое искусство ради искусства выливалось в прекрасные результаты, за которыми было действительно интересно следить, но причины, причины... Манипулятор не чувствовал почвы под ногами Долохова. Любому из своих протеже он нашел бы диагноз, чаще всего ими двигало самолюбие, подпитываемое ощущением причастности к красивой и сильной системе. Славянин не был похож на человека, которому требовалось таким путем повышать самооценку.
Опустив палочку, колдун заглянул с края созданного Томом моста в воды, теперь населенные скорбящими жителями. Некоторые лица показались Розье знакомыми - он поднял взгляд, вскользь оценивая мимику Наследника. Нравилось ли Реддлу это зрелище? Определенно, нравилось.

- Лучший отдых - смена деятельности? - улыбнулся он, вставая рядом. Скрывшаяся за стеной магия, отчаянно жаждущая теперь крови, страхов, смертельная ловушка для излишне искушенных, для мотыльков, возомнивших себя ястребами, грела ему душу, как и каждому из собравшихся. Осознание хорошо выполненного дела добавляло сил, хотя, по-хорошему, после проделанной магии им всем троим стоило бы немного подождать перед новым волшебством и дать восстановиться внутренним резервам.
Рейнарда всегда очень увлекала теория магии. Как человек, привыкший во всем докапываться до самой глубины, будь то логика заклинания или причины формирования души, он не мог найти покоя, принимая как данное некоторые факты, ставшие в мире магов аксиомами.
Темные Искусства дают откат - нужно время для передышки, да и вообще, любая сложная магия требует потом передышки. Почему? Что за неведомая сила содержится в них, можно ли перекладывать откат на другое живое существо, используя его, как своеобразный аккумулятор, да и как вообще объяснить их силу?
Сами эти вопросы были крамольными для чистокровного мага, для которого волшебство - то же, что и дыхание, для которого изменять мир также естественно, как дышать. Но разумный человек верит не только в волшебство, но и в равновесие. Чаша, качнувшаяся, когда маг вносит в мир что-то ранее не существовавшее, должна вернуться на место - за счет его сил или за какой-то другой счет. Они, волшебники, имели силу раскачивать маятник, но когда-то он должен встать - по крайней мере в рамках их текущей системы. Если, конечно, маги не смогут поменять всю систему. Для этого понадобится много, очень много людей. Талантливейших и лучших колдунов и ведьм...
- Безотносительно к Литтл Хэнглтону и его погоде, я предпочел бы место, где будет посуше и... несколько оживленнее. - Розье бросил короткий взгляд на часы, - Не кажется ли вам, джентльмены, что нам пора посетить человеческое общество? Идеально, если оно будет интересно само по себе, но в случае фиаско - мы вполне можем опробовать созидательную мощь Темных Искусств не на природных объектах, а на человеческом разуме. Тоже весьма и весьма... - в его пальцах щелкнула крышка часов, - Занимательная область.

Под Инвернессом было свежо и довольно приятно в сравнении с Литл-Хэнглтоном, хотя оспаривать привлекательность местности, которой посчастливилось окружать родовой дом милорда, не следовало как минимум вслух. Долохов выпустил руки спутников и с наслаждением потянулся под прекрасным холодным ветром. Это не было именно той радостью, которой большинство людей ждут от летнего сезона, однако умение радоваться и малому еще никогда не разочаровывало своих приверженцев.
- Прошу меня простить, милорд, я имел в виду, что сухо внутри.
Он оглянулся на благословенное питейное заведение, готовое принять под свою крышу всех желающих даже в тот день, когда большинство богобоязненных англичан спешат укрыться от божьего гнева в сени божьего же храма. Заведение не испытывало ни малейшей нужды в вывеске, которую способен разобрать прохожий; все, кому оно было интересно, знали его и так.
- Да, милорд, именно здесь. Но я был бы чрезвычайно огорчен, если бы вы получили информацию меньше, чем через три часа, а верную информацию - меньше, чем через три с половиной.
Антонин мог бы утверждать также, что его огорчила бы внезапная недееспособность хозяина - приветливого, но ненавязчивого маггла, которому мир был обязан созданием сего притягательного заведения. Однако же это было бы мимолетное огорчение, поскольку испытывать в отношении магглов чувства продолжительностью дольше одной минуты Долохову пока не удавалось. И оно, разумеется, никак не могло бы сравниться с огорчением от того, что его опыты в сфере ментальной магии пока не дают нужного эффекта. Он не собирался всерьез соревноваться с лордом, как и претендовать на то, чтобы стать ему опасным соперником, это было бы так же нелепо, как состязаться и соперничать с магией. И тем не менее в свой первый год на этом пасмурном острове Антонин очень хотел иметь подтверждения тому, что его собственная магия, родившаяся не в этих краях, вызывающая усмешки у тех, кто привык к другим заклинаниям, способна работать не хуже английской.
Рейнард тем временем затевал совершенно другой эксперимент, более согревающий и гораздо более... репрезентативный. Антонин проследил за его взглядом, посмотрел на магглов и на серое, мокрое здание церкви, которое не производило впечатления предмета, способного эффектно гореть, и не вызывало ни малейшего вдохновения своей тривиальностью.
- Очень по-юридически, - сказал Долохов, переводя взгляд на более приятное ему здание. - Прекрасная теоретическая основа для желания сжечь несколько магглов, но ты прекрасно знаешь, что результат заранее известен, а потому эксперимент не имеет смысла. Поставь их лучше перед выбором - спастись самому или взамен спасти соседа, тогда станет гораздо лучше видно, кто принимает свои догматы всерьез, а кто не очень. Но я опасаюсь, что это слишком шумно и долго.
Социальные эксперименты... Словно социум магглов имел такое значение, чтобы кого-то из мира волшебников волновала чистота их помыслов и величие их духа. Нет, если здесь и было уместно тратить силы и время на эксперименты, то лишь на те, которые показали бы, способны ли магглы сплотиться, способны ли сопротивляться, будут ли они готовы воспринять сведения о чуждом для них мире волшебства...
Однако решение, как бы там ни было, должен был принимать не Долохов.
- Милорд?