Аластор самую малость не успел завершить пасс. Невидимый поезд врезался в него слева, и никакое Анестезио не помешало почувствовать, как смещаются раздробленные кости, режут мышцы, как его рассудок снова затмевает боль, боль, боль. Аластора отшвырнуло в угол, прямо к змее. Каким-то чудом ещё осознавая верх, низ и своё положение в комнате, он направил на Риддла палочку.
Адское пламя легко выйдет из-под контроля. В запертой комнате это особенно неприятно. Аластор не возражал умереть, не увидев результата.
Но и эта готовность ему не пригодилась. Палочка вспыхнула у него в руке - в том, какое заклинание выбрал для этого Риддл, была своя убийственная ирония - и умерла, прежде чем завершила движение. Он почувствовал это острее, чем даже боль от ожогов, и из последних сил всунул горящую деревяшку между чешуйчатыми кольцами змеи.
Потом реальность взбрыкнула, и Аластор сильно отстал от неё. Все, что он понимал - было тёмно, больно и невыразимо тоскливо оттого, что он проиграл все, что имел.
Он очнулся придавленный чем-то движущимся. Казалось, что болело все, хотя он знал, как много частей его тела ещё не участвуют в агонии. По нему ползала змея. Ее сухие гладкие кольца были не холодными и не теплыми, и еще какими-то неуловимо мерзкими. Аластора перекосило от гадливости, он как мог сильно пнул змею протезом. Протез скользнул по чешуе, словно по льду, а змея молниеносно, быстрее, чем он мог даже вообразить, ужалила его в ногу выше колена. И ещё раз.
Это было очень похоже на ожог, с той лишь разницей, что огонь обычно жжет снаружи, а змеиный яд - изнутри. Аластор застонал, схватился за ногу обожжённой рукой, но змея тут же удивительно ловко спеленала его.
Он понял, что Риддл остался в комнате, только по голосу, а потом - ещё и по Круциатусу. Пыточное оказалось как нельзя более кстати: осознать столько боли сразу он не смог и словно выпал в подобие транса, который, несомненно, вел прямиком к могиле, но не довёл. Риддл опустил палочку.
Аластор повёл по комнате глазами, вгляделся в часы, с трудом сфокусировался на лице Волдеморта.
Уже бегу осознавать свою ответственность, ублюдок.
Ему было трудно дышать, сердце стучало часто и слабо. И если Риддл не будет замечать этого ещё какое-то время, Аластор имел все шансы умереть ему назло. Не так уж много вещей он все ещё мог сделать назло.
- Проблемы с самоконтролем? - выдохнул он. - Случается у психов. На что ещё жалуешься? Кретинизм? Недержание?

Змея отползла, но оставалась неподалёку, Аластор слышал ее тихое шипение. Что бы ни защищало ее, ей не понравились пинки.
Невидимая рука толкнула его, и он ударился затылком об пол. Это, конечно, тоже было больно, но не столько сам удар, сколько рефлекторная попытка его смягчить - непроизвольное движение рук, ноги, напряжение сломанной спины, наконец. Сознание как будто заволокло густым туманом. Аластор все ещё слышал и видел, что вокруг творится, но теперь это требовало сознательных усилий. На секунду он попробовал расслабиться, и картинка перед глазами (хотя глазом, конечно) поплыла.
- Не понимаешь смысла лечиться? - произнес он онемевшими губами, чувствуя, как его голову снова приподнимает все та же невидимая рука. - Уже нет? Это...
Ох.
Что-то загудело внутри его черепа, перекрывая все внешние звуки, потолок начал шататься и угрожающе пополз вниз, а потом снова наверх. Аластора замутило, он глотнул воздуха, попытался сопротивляться, когда его голову снова потащило вверх, но все закончилось на том, что в шее что-то болезненно хрустнуло, комната в очередной раз опрокинулась, он почувствовал удар - как факт столкновения с чем-то гораздо более твердым и массивным - и снова отключился.
Он пришел в себя весьма прозаично, рывком приподнялся на локте, и его вырвало. Было особо нечем, но желудок так старался расстаться с гипотетическим содержимым, что это на пару минут перекрыло все остальные ощущения. Вот отползти немного в сторону - это уже было гораздо труднее. Немного труднее, чем пробежать марафон без протеза и с завязанными глазами. Аластор скорчился на правом боку, едва выбрав положение, в котором голова не взрывалась от малейшего прикосновения к чему-то твердому. Его все еще мутило, хотелось хотя бы сплюнуть, но во рту пересохло.
Теперь было трудно следить, что делает Риддл. И так же ясно, что ничего хорошего. Новое заклинание не добавило ничего нового к имеющимся увечьям, значит, или что-то, чтобы он прожил чуть дольше, или что-то, чтобы он сошел с ума чуть больше. Аластор не среагировал. У него было слишком мало сил, чтобы тратить их на что-то несущественное, даже если ни на что существенное их уже не удастся потратить. Он вдруг осознал себя со стороны: старик, который умирает на потеху врагу, которого завел еще в школе и так ни разу и не превзошел. Старик, которого бросили все его еще не умершие близкие. Старик, который пережил свои возможности. Который своим бессмысленным сопротивлением только усугубляет свое же положение, но прекратить не способен.
О, что-то знакомое. И впрямь повторяющиеся заклинания.
Аластор не стал бороться с унынием. Он и так боролся с такими чувствами всю жизнь, теперь же в том, чтобы ена время им поддаться, был даже некий интерес и подобие стратегии. А вдруг Том Риддл решит, что он окончательно ослаб, и даст ему новую призрачную возможность атаковать (одна рука и одна нога еще целы, ну да), и новый призрачный шанс завладеть палочкой... и Аластор снова потратит их впустую, зато никому не будет скучно... о да.
Еще одно заклинание. После всего случившегося, после того, как уничтожил Эм, после того, как отправил охотников за головой Минервы - Том Риддл все еще полагал, что может разозлить его еще больше? Нет, серьезно? У Аластора вырвался короткий смешок, больше похожий на кашель, в затылке словно лопнул какой-то пузырь, и пару секунд он думал, что вот это - внезапная точка посреди недозаконченной главы. Прихоть повествователя. И все же нет, не точка.
- Смысл игры, - произнес он с ощущением, что жует собственный язык, - ведь в том, кто ее больше испортит.
Самым смешным было то, что каждым новым заклинанием Риддл перебивал действие предыдущего. Ну то есть перебил бы, если бы единственной причиной злости Аластора была эта магия, поскольку нельзя чувствовать одновременно уныние и ярость. Ярость и страх были еще как-то совместимы, но все равно одно неизбежно побеждало другое.
Чтобы чего-то всерьез бояться, надо иметь что терять. Близких. Эти закончились. Здоровье. Не смешно. Жизнь. Да ладно. Гордость? Ну, это Риддл не смог бы отнять при всем желании.
Все, что он чувствовал, было похоже лишь на детский страх темноты и неизвестности. Потому что кое-то сделал его человеком, которому больше нечего бояться.
Зато сожалеть было о чем, этого тоже было не отнять.
Аластор перешел на гэльский, хотя вряд ли Риддл мог расслышать его с нескольких шагов. Может, и с одного бы не расслышал.
- Я должен был убить тебя сразу. Я должен был тебя убить. Это мне за то, что я тебя не убил.
Раз уж мы оба за кольцевую композицию... Подойди, Том.

Том Риддл стоял над ним и вещал. Имея большой опыт лежания без сил у ног торжествующего врага, Аластор мог легко представить себе текст его выступления. Что-то про его личное ничтожество, грандиозные провалы в стратегии и тактике и величие триумфатора. Ну, пусть так. Все равно Аластор был занят борьбой с новыми рвотными позывами и не слушал, да и ответить не мог. Слова "меня от тебя тошнит" приобретали новый глубокий смысл. Тот факт, что даже теперь он утешал себя шутками, достойными третьекурсника, тоже, вероятно, имел какое-то значение.
Я мог бы убить тебя так давно.
Это было самым большим его сожалением с тех пор, как он узнал, кто все это время скрывался под псевдонимом Волдеморта. Знать, что он мог предотвратить сразу две войны одним заклинанием, но не сделал этого, очень ему не нравилось. Все остальные промахи, даже идиотские, и поступки, которых он стыдился, вместе взятые, были и то лучше.
Риддл послал в него ещё одно заклинание, а потом ещё. Аластор не ощутил особых перемен. Его голову по-прежнему заполняла вата - причём болезненная вата, будь она неладна, - а сознание по-прежнему плыло. Разница стала понятна, только когда вата заговорила человеческим голосом и велела ему перейти на английский.
Это банально, Том, стучать Империусом по голове человеку, который уже исчерпал все резервы, но продолжает упираться.
- Dè thuirt thu? Chan eil mi a' tuigsinn*.
Аластор полагал, что сожжет себе мозг за считанные минуты сопротивления. В прошлый раз он продержался несколько часов, но ему было двадцать и против него была Оливия. И тогда он не должен был признать, что в конечном итоге это наилучший выход. Том может попытаться добыть информацию и из сумасшедшего, поэтому сжечь надо было качественно и быстро, но он сильно помог, приложив Аластора башкой об пол несколько раз. Если там и не было кровоизлияния, то скоро будет.
- Я должен был убить тебя еще тогда. Я должен был тебя убить...
Огромным усилием он заставил себя заткнуться, сжал зубы так, что челюсти свело, и это немедленно отозвалось во всем черепе, особенно в затылке.
Великолепно. Пока он готовился сопротивляться, собственная воля его предала. Он больше не мог верить даже самому себе.
Осознавать, что какое-то действие отдаётся болью, уже приелось. Аластору казалось сейчас, что все его тело - это чистейшая боль, менялись только оттенки. Он снова опустил веки, потому что белый туман сменился темнотой и цветными вспышками в ней, и он не различал ни Риддла, ни змеи, ни стен проклятой комнаты. Погано понимать, что это последнее, что он видел в жизни, ну или будет последним.
Сдаться зато было бы гораздо поганее, а ощущения от этого не изменились бы принципиально.
Говорящая вата продолжала взывать из его собственного черепа, и Аластор назло заговорил, пытаясь перебить ее чертов голос.
- Póg mo thón, càc a' choin. Tròc duine a tha thu ann, ablaich gun fheum. Rach thu agus a' sgaoil am leathar de bhur paithar. Loscadh is dó ort. Feisigh do thoin fein, blaigeard.

Оценить убеждающую силу обезболивания может лишь тот, кому только что было очень больно.
Нет, даже не так.
Тот, чья жизнь превратилась в одну бесконечную пытку, которую нельзя прекратить, тот, кто не просто не надеется, что эта пытка остановится, а точно знает, что она будет продолжаться, пока он не потеряет рассудок, собственную личность и чем еще он там был примечателен и не начнет умолять о смерти.
Словом, когда боль внезапно отступила, Аластор не хотел упускать ни одной секунды этой передышки и ни секунды думать, каково будет, когда все вернется на круги своя. Ему хотелось только отдохнуть. Может быть - поспать...
Да ладно, Муди. Ты уже достаточно проспал в этой жизни.
Было бы странно, если бы Риддл не усилил действие Империуса именно сейчас.
Хороший прием, Том. Тоже его знаю.
Может быть, поддаваться Империусу и приятно. Знать, что ты не поддался, - тоже неплохо. Аластор предпочитал эту разновидность удовольствия. Наверное, потому, что не понаслышке знал, что потом, когда ты уже сдал первые рубежи, сопротивляться будет только труднее. Сейчас он говорит по-английски. Через минуту он говорит по-английски об Ордене Феникса. Через две - он говорит по-английски обо всем, что знает: имена, адреса, планы... Через пятнадцать ему разрешают понять, что он сделал.
Волдеморт засмеялся, на сей раз его смех звучал вполне натурально. Еще бы ему не было смешно. Аластор тоже смеялся бы, разделав того, кто всю жизнь тщетно пытался его убить. Чужие неудачи - одна из самых смешных вещей в истории человечества.
Особенно когда можно усугубить их, втоптать проигравшего в пол окончательно. Аластор порой занимался этим на допросах и знал, что для этого совершенно не обязательно говорить правду и только правду. Или то, во что веришь. Достаточно сделать вид, что веришь, достаточно убедительно торжествовать и видеть, как в глазах собеседника сомнение постепенно сменяется отчаянием.
У меня были слабые соперники, Том. Закон мешал мне добраться до сильных, которых ты защитил чертовыми обетами, тогда мы посмотрели бы, так ли они преданы тебе, как ты думал. Но даже слабые кое-чему меня научили.
Дамблдор был редкостным сукинсыном. И, конечно, то, что он ничего никогда не говорил, было главным его недостатком в глазах Аластора. Но он верил этому сукинсыну. И сейчас, когда можно было опереться только на себя, он не должен был сомневаться в том, во что верил. Может быть потом, если удастся отсюда выйти. А до тех пор Альбус должен был оставаться кумиром - сотен волшебников и лично его, Аластора Муди.
Не манипулируй манипулятором рассказами о вреде манипулирования. Вроде бы простое правило.
Аластор взял короткую паузу, чтобы собраться с силами.
- Если хочешь поговорить об этом, сними Империус.
Стоило поддаться приказу - и он почувствовал себя так, словно стоял на оползневом склоне, медленно ползущем вниз. Поддаваться действительно было легко и приятно. Буквально последний в жизни шанс получить удовольствие. Аластор отказался от него безо всякого сожаления.
- 'S e sin mo chor.

Аластор хотел бы среагировать на вопрос каким-то способом - усмехнуться, качнуть головой, что-то в этом духе. Но воспоминание об адской боли все еще было слишком свежо, и сама мысль о малейшей движении, кроме абсолютно необходимого, парализовала его. Так что он только моргнул - жест, в который можно вложить очень мало оттенков смысла.
Определенно, он не мог освободиться от Империуса. Но все еще мог ему не подчиняться. Очень удачно, что воля не имеет эквивалента ни в каких единицах вроде лошадиных или человеческих сил. Лошадиные у Аластора уже закончились.
Он ждал, пока Том Риддл сделает хуже, просто чтобы посмотреть, как далеко можно зайти. Ставить опыты на тех, кто не может сопротивляться, всегда ему нравилось. Препарировать чужое сознание... это гораздо интереснее, чем препарировать тело. Аластор знал. Он сам препарировал и то, и другое.
Но сделать хуже Волдеморт не спешил, давление Империуса не возрастало. Напряжение, с которым ему давалось сопротивление, чудовищно утомляло. Он чувствовал, что усталость давит на него, как давит вода, когда ныряешь слишком глубоко. Аластор прикрыл глаз, но так стало только хуже. Теперь он мог думать только о том, как хорошо было бы сдаться. Как было бы спокойно.
После смерти отдохнешь.
Аластор открыл глаз. Это было слишком резко. Комната опять поплыла, его замутило. Он кое-как зацепился взглядом за один их углов и стал смотреть туда, боковым зрением отмечая темную высокую фигуру, перемещающуюся по комнате. Волдеморту не сиделось на месте.
Ему ничего не оставалось, кроме как внимательно слушать, поэтому он слушал. Зачем - понять было сложно. Может, по старой привычке пропускать через себя всю доступную информацию. Может быть, в последнем приступе надежды, что у него еще есть шанс сбежать и использовать эти сведения. Копаться в себе ситуация не располагала. Впрочем, переоценивать ценности она не располагала тоже.
Дамблдор предупреждал, что Волдеморт может вернуться и вернется. Аластор спрашивал, почему, но не получил тех доказательств, какие считал бы убедительными. Эт требовалось расследовать. Требовалось искать. Требовалось посвятить кучу времени непонятно чему непонятно в какой области знания. Он не хотел. Он был виноват в этом точно так же, как Дамблдор - в недостаточной корректности своих заявлений.
И все же Аластор попросил бы продолжать этот разговор, чтобы узнать все сейчас. Попросил бы, если бы не был вынужден поддаться для этого приказу, и, возможно, навсегда потерять над собой контроль. Нет, этого его любознательность не стоила.
- 's a-chaoidh a bha e 'nam ùidh fhaighneachd... Bàsaich. Mas e do thoil e.